Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2020 - Коллектив авторов

Всяк мудрец. И грешный этот мир

Видит, как из бочки Диоген.

Может быть однажды отболит:

Там ли был им, или здесь я гость?..

В три рядка дома – убогий вид,

В шаге от околицы – погост.

Даль, в которой тысячи дорог.

Миражи над синим ковылём.

Смог уйти – глядишь и вспомнит Бог.

А остался – позабудь о нём.

Станислав Минаков

Опустевшее время

Станислав Александрович Минаков – поэт, переводчик, эссеист, прозаик, публицист. Родился 22 августа 1959 г. в Харькове. Закончил в Белгороде восемь классов школы № 19 и Белгородский индустриальный техникум (1978) а в 1983 г. – радиотехнический факультет Харьковского института радиоэлектроники Публиковался в журналах, альманахах, антологиях, хрестоматиях, сборниках многих стран. Автор 5 книг стихотворений. Член Национального союза писателей Украины (принят в 1994, исключен по политическим мотивам в 2014), Союза писателей России (2006), Русского ПЕН-клуба (2003). Лауреат Международной премии им. Арсения и Андрея Тарковских (Киев – Москва, 2008), Всероссийской премии им. братьев Киреевских (2009), Харьковской муниципальной им. Б. Слуцкого (1998), «Народное признание» (2005) и др. С 2014 г. живёт в г. Белгороде.

Последний

Хуже всех придется тому, кто останется тут один —

озирать опустевшее время вокруг себя —

помраченный ядом напрасных своих седин,

угасающей памяти ниточки теребя.

Он бы рад за усопшими следом сбежать, уйти,

но земля зачем-то носит его, хранит.

Ибо неисповедимы Господни пути,

и непостижим оснований Его гранит.

А оставшийся шепчет: «Боже, я так устал!»

«Господи, – он бормочет, – как всё болит!»

Он доел всю овсянку и даже допил фестал,

но Господь его даты всё длит и длит.

Нескончаем урок. Одиночества двести лет.

Он встаёт и, качаясь, бредёт – за шажком шажок.

Он бормочет псалом, посылая друзьям привет.

И они с облаков помавают: держись, дружок!

Собакин триптих

1

Человек тоскует по собаке.

То и есть та самая тоска:

Слышится, как будто паки, паки —

ближний лай из дальнего леска.

Человек глядит на юго-запад,

видит там коричневый закат.

А слезоточивый песий запах

не уходит никогда, никак.

Может быть, пора угомониться,

и наступит в целом благодать.

Ты жива ещё, моя мопсица?

Трудно с расстояньем совладать.

Но помеха ль сотня километров

нам для волевого марш-броска?

Заиграйте на рояле «Petroff»,

чтобы враз покинула тоска!

2

Ты стареешь. Но всё ж не очень.

А собака – стареет быстро.

Увядает от ночи к ночи,

как карьера премьер-министра.

Отвисают у пёски ушки,

как тесёмки у старой шапки,

льнет седая башка к подушке,

не вмещаются лапки в тапки.

Окликаешь зверька из бездны

и моргаешь на мониторе,

но старания безполезны —

даже если полезно горе.

Понапрасну твой голос дышит,

ничего у тебя не выйдет:

даже если собака слышит,

то мерцаний твоих – не видит

в нетех тщетного интернета.

Кроток сфинкс у камней Хеопса.

Нет на свете грустней портрета —

носогубные складки мопса.

3

Человечек – собачья обличка – нас на здешней земле посетил.

Притулился, душа-невеличка, погрустил, подышал, отпустил.

Где ты, Сонька, родная мопсонька, где теперь твои машут крыла?

Что ж так мало, столь кратко-тихонько ты меж нас пожила-побыла?

Говорят, у преддверия Рая ты нас встретишь в положенный срок,

подбежишь, золотая, играя, и с собой поведешь за порог.

А покуда – с тревогой незрячих, в непонятке, нахлынувшей враз,

помним глубь человечьих собачьих понимающих преданных глаз.

И когда мы гребём, заметая по углам ежедневную персть,

к нам слетает, летит золотая, золотая собакина шерсть.

«В неделю первую Поста…»

В неделю первую Поста

была еда моя проста,

да – тяжек ум. Хотя в капели,

слетавшей с синего холста,

я слыхом слышал Те уста,

что говорили или пели.

В неделю первую Поста

была душа моя чиста

и по отцу сороковины

справляла. И, неся свой крест,

сквозь слезы видела окрест

свои ж безчисленные вины.

Не досчитавши до полста,

я список лет прочел с листа,

и, ужаснувшись, благодарен:

у Гефсиманского куста

мне тоже Чаша – непуста,

напиток огненный – нектарен.

«Свечка – тоненький цветочек, свечка – странный огонёк…»

Свечка – тоненький цветочек, свечка – странный огонёк,

света надобный глоточек, окормительный денёк,

рвущий тьму непрободную, эту тягостную жуть,

эту родину родную, помрачённую не чуть,

эту сладкую заразу, этот морок, этот гной,

этот ад, нависший сразу над тобой и надо мной.

А всего-то колыханье – золотое, как слюда.

Однократное дыханье, но посланье – навсегда.

И сияет как ребёнок благодарный имярек…

Свечка – стойкий стебелёнок, свечка – верный человек.

У Иоанна Лествичника

A ceвepный мacтep тaкиe пиcaл oбpaзa,

гдe Aнгeл Гocпoдeнь

                   нa зeмлю cтpyилcя oчимa,

и cвeт, ниcxoдивший c нeбec дeиcycнoгo чинa,

нa cтpaждyщиx пaдaл, вpaчyя, кaк Бoжья poca.

И cyднoй пeчaтью гopeл нa Eгopии плaщ,

и нe былo ни тopжecтвa, ни тeм пaчe глyмлeнья

нaд змиeм пoвepжeнным,

                         a пo пecкy иcкyплeнья

шёл пpaвeдник

            в кpacнoм,

                         зaщитник – нe вoлк, нe пaлaч.

И ecли cмятeнный в нaдeждe вcxoдил нa пopoг,

тo