Российский колокол №1-2 2021 - Коллектив авторов
В целом «Серотонин» выступает как роман-трагедия, побуждающий к критическому осмыслению развития современного мира в условиях глобализации, с такой её социальной и поведенческой моделью, которая дотла выжигает человека изнутри и лишает смысла жить. Сопротивляющаяся подобному мироустроению Франция олицетворена в образе Эмерика и его соратников, но выстоять малой горстке против бездушной государственной машины невозможно, вот почему обречённый борец-одиночка убивает себя, не находя поддержки среди конформистски инфантильного народа. Таким образом, гибель Эмерика символизирует уничтоженные надежды и саму основу индивидуальной свободы. У простонародной Европы украли мечту.
В финале Уэльбек затрагивает христианские темы. Только в христианстве с его проповедью любви и духовного очищения он обнаруживает спасение. Равнодушие со своим принципом «моя хата с краю» ведёт к разобщённости, покорности и обрекает в конце концов на рабство. И в этом плане показателен образ птицефермы с полуживыми курами, символизирующий состояние французского общества, превратившегося благодаря своей бесхребетной толерантности в испуганных облезлых несушек.
Вот почему, благодаря многозначительному скрытому плану, вопреки всей своей депрессивности, роман вызывает такое брожение мнений и признание некоторой части читателей и критиков, которых не смущает даже то, что интрига – будет ли встреча Флорана-Клода с бывшей возлюбленной и свет в конце тоннеля – исчезает вместе с пониманием, что пессимизм главного героя не может привести к счастливой развязке и что унылая линия повествования не завершится искупляющим её взрывом.
И здесь самое время вернуться к образу перетягивания каната, причём противостоящие друг другу борцы близки по силам: с одной стороны, в необычной, с горьковатым привкусом подаче тема страдания западного человека в его внутреннем одиночестве, а также проблема глобализации сквозь призму личностного разрушения, приведшего к неспособности бороться против агрессивного давления внешних сил, да и вообще сопротивляться, потому-то и «Серотонин» – имитация покоя, соломинка утопающего в собственных страхах западноевропейца, а с другой… А что с другой? Деструктивность романа, ломающего наши внутренние эстетические установки, сметает все его достоинства. И этим выводом можно было бы поставить жирную точку в нашем критическом перетягивании, если бы не очередное «но!». Теперь уже в пользу «Серотонина».
Для чего читает подкованный читатель? Чтобы думать! Для чего пишет серьёзный писатель? Чтобы делиться пищей для размышлений. И вот как раз в этом отношении роман весьма показателен: по данным ВОЗ, 26 % всех зарегистрированных в ЕС заболеваний приходится на депрессию. Вот и вызванная этой болезнью деградация доводит Флорана-Клода до замысла убить ребёнка своей бывшей возлюбленной, чтобы страдание побудило её вернуться к нему как единственному объекту любви. Такова обрисованная Уэльбеком перспектива человека новоевропейской глобализационной формации – постепенное скатывание к депрессионно-шизофреническому психозу и саморазрушению. Об этом ли мечтало человечество?
Роман, безусловно, глубок и заставляет думать и думать, однако опять очередное «но!» – уже подытоживающее. Литература призвана помогать человеку жить. Такова её сверхзадача. Скрепя сердце и с больши-и-ими оговорками принужден признать, что баланс положительного и отрицательного в романе «Серотонин» близок к паритету. Главным достижением книги является протестное изображение нового, обесчеловеченного, даже, скорее, обездушенного мира по принципу птицефабрики. Главным же недостатком… А из-за него, собственно, роман «Серотонин» и провозглашается за образец – для сатанинского оболванивания масс с целью привития дурного вкуса. То ли ящик Пандоры, то ли троянский конь со скрытой внутри разрушительной пропагандой уныния – без надежды, веры и идеалов. Самое то для формирования низменно-потребительского духовного мира новой эры.
Герой умер.
Геннадий Симаньков
«Писать биографию о себе – это непристойное, пафосное занятие. Уверен, что ни один гражданин не будет писать в своей биографии, где он опростоволосился, а будет указывать те места и события, где он чего-либо достиг, употребляя повсеместно букву «я». Употребление этого термина является восхвалением и превозношением себя над миром людей. А гордыня – великий грех!
О себе могу сказать одно. Я из тех людей, которые давно победили пословицу: "Семи смертям не бывать!"».
Красный чай
Мы лакомо будем пить красный чай,
А к ночи из вишен вино.
Сосуд, что с любовью слепил гончар,
Наполнен соблазном давно.
Мы выйдем в чарующий сонный сад,
Где в дымке – домов сундуки.
Нетленное стадо густых Плеяд
Обрушится в устье реки.
Под утро помчишься к воде нагой,
Дав знать – в этот час всё равно,
Уверишь, что дочь от семи богов
И неге неважно вино.
Запишутся тайны на длинный счёт
Вселенной, что нас родила́,
Огня поцелуй, шёпот губ: «Ещё…»,
Кокетства сердец мармелад.
Вкусив честолюбие синих птиц,
Прижмёшься к плечу, хохоча.
Та ночь, что с тобой, она без границ,
Начало всему – красный чай…
Восьмое, май, год 2017
Амфибрахий, размер/слоги 10-8-10-8
Новое
Я хотел написать тебе новое,
Только старое некуда деть.
Огрубела и стала суровою
Дней кукушка в дырявом гнезде.
То позёмка, то злая бессонница,
Голова в пепелище седин.
Где ты носишься, юная модница?
Я прижаться желаю к груди.
Человек, он как выдра болотная,
Постареет, но тянет к воде.
В этом мире любовь тонко соткана,
В день страданий нельзя богатеть.
Слушай, милая, хрупкая бестия,
Подожди, вновь спешу за тобой,
Не могу, не сидится на месте мне…
За такою помчится любой.
Четвёртое, май, 2019 год
Анапест, размер/слоги 11-9-11-9
Царевна
Там, где в пойме реки оседают туманы,
Где огонь спело-пьяной калины горит,
Мхи болот открывают грибные карманы,
Я стоял и смотрел, как летят журавли.
Рыкнет старый кабан из порубленных просек,
Упадёт под сапог рыжей осени лист,
Рыба глаз в глубину пряных вод дивно бросит,
Тишь кустов сокрушит птичий гомон и твист.
Это Родина тянет свой шарм на сближенье,
Раскрывая соцветья благой доброты́,
Чтоб остались в душе свет любви, уваженье,
Пару строк на листе непомерно простых.
