И и Я. Книга об Ие Саввиной - Васильев Анатолий Григорьевич

И и Я: книга об Ие Саввиной

Анатолий Васильев

В книге использованы фотографии Анатолия Васильева, из семейного архива Ии Саввиной, архива Музея МХАТ и киноконцерна “Мосфильм"

Ия (др. греч. — фиалка, цветок)

Я обрекаю этого человека скитаться и вечно искать частицы утерянной красоты, мира, которого нет нигде, восторга, который бывает только в сновидении, и совершенства, которого найти нельзя.

Ия и я.

Это буквенное словосочетание возникло непреднамеренно в Дорофееве, когда я шил занавески для окон нашего дома. Такая фантазия, просто хохма: сделать аппликацию ИЯ, радуясь краткости имени. На каждой шторке по букве. В закрытом состоянии — имя; в раскрытом буквы разбегались, получалось — И Я, то есть — “я". Трюк был оценен, но с колючкой: “Присоседился. Завсегда выгоду для себя найдешь".

Дом этот в деревне Дорофеево был приобретен в 86-м году при прямом посредничестве Смирнова Владимира Николаевича, председателя местного колхоза имени великого русского драматурга А.Н.Островского. Дом довольно древний. Местные давали ему более века. Прежние хозяева Соколовы — Валя и Геннадий — съехали на центральную усадьбу в так называемую “квартиру", не самое удачное, по-моему, изобретение тогдашних архитекторов, или кто там такое проектировал: вытянутое в длину бревенчатое здание, разделенное пополам, каждая половина — для отдельной семьи. По неизвестно кем заведенной традиции, новоселы делили и так невеликое помещение дощатыми перегородками на якобы комнаты (комнатушки) с обязательной “городской" мебелью. Традиции — вещь прочная: подобными перегородками и перегородочками было искромсано пространство нашего (теперь!) дома. Первое, что я сделал, — в разрушительном восторге снес эти самые перегородки, покрашенные голубой (“какая была!") краской, и сварганил из них классический деревенский туалет, коего до сей поры тут не было. Как хозяева обходились, рассказывать не буду, дабы… Как-то приехали Соколовы к нам в гости. Валя долго мялась, чего-то не договаривала, потом, краснея и заплетаясь языком, шепотом попросила: “Можно Геннадий посмотрит, как у вас туалет сделан?" А когда через некоторое время мы их навестили в “квартире", Геннадий вывел меня во двор и с гордостью показал сделанное на совесть из кирпича сооружение с дверью, покрашенной — какая была! — голубой краской.

Они часто приезжали навестить нас. Всегда с гостинцами: домашними пирогами из печки, домашним же творогом (тогда еще кое-кто держал коров), огурчиками с огорода и солеными, ну и бутылка, как полагается. Разговоры о том, “как раньше" и как сейчас хреново, с обязательными частушками местного разлива в хулиганском, а то и матерном звучании. И почти традиционное завершение посиделок какой-либо лирической песней местного же производства.

Частушка (поется не спеша, как бы задумчиво):

Хулиганская (манера исполнения не меняется, главное — не переусердствовать с ударением на фривольные слова):

А вот лирическая песня. Финальный куплет. Припев подхватывается всеми (удивительное смешение местоимений и неологизмов):

Этот малоизвестный трагический народный распев стараниями Ии взлетел на подмостки МХАТа имени А.П.Чехова.

В 94-м году в спектакле “Новый американец" по произведениям Сергея Довлатова режиссер Пётр Штейн решил сугубо мужской персонаж (майор КГБ) превратить в женщину и отдать эту роль Ие. Майор КГБ Беляева в ее исполнении — это было нечто! Маленькая, особенно рядом с высоченным Димой Брусникиным, игравшим главного героя — Сергея, она заполняла собой всё пространство сцены. (Про эту ее сложнообъяснимую особенность стоит порассуждать.) Так вот, майор КГБ Беляева, достав в нужный момент из-за кипы деловых папок бутылку чего надо, призванную помочь наладить контакт с героем, и наладив этот самый контакт, вдруг проникновенно запевала: “Ой, ля-ляй, тру-ля-ляй", — чем, конечно, окончательно располагала к себе доверчивого интеллигента. Нелегко бывает найти нужную интонацию какого-либо эпизода в спектакле. А тут она — интонация — возникала благодаря нечаянному подарку от Соколовых из деревни Дорофеево.

Из дневника:

Петьке [Петру Штайну][1] звонит Аська Вознесенская и говорит: без Андрея [Мягкова] играли “Американца", а без Саввиной отменим спектакль! Что это такое?!

У Ии было слабое горло. Отсюда, в некоторой степени, ее столь узнаваемый голос, который ей иногда отказывал. Наступал период полного, абсолютного молчания (так предписывалось врачами). Видимо, это тот самый случай.

Театральная обыденность: заболел актер — срочная замена исполнителя. “Текст знаешь? Давай на сцену. Если что — подскажут". Сам сколько раз в своем театре бывал в подобной ситуации. Называлось это “выручить театр", и даже какую-то премию выдавали. Потому как замена спектакля или — не дай Бог! — отмена чреваты всяческими неприятностями: зритель-то билеты приобрел и придет именно на этот спектакль.

А вот в этом случае Штейн и театр шли на замену спектакля. О замене Ии даже не помышля-лось. Что говорит о большой ценности для спектакля этого небольшого эпизода. Приходя домой после спектакля, гордо сообщала: “Ушла под аплодисменты!" И как бы между прочим добавляла: “Как всегда-.. "

Бывало, правда, наступал крайний случай, и приходилось рисковать. Ничего хорошего и тем более героического в этом не было!

Из дневника:

Вчера дважды вливали в горло снадобья. Последний раз за 40 минут до спектакля. С трудом на полутонах сыграла. Но после, естественно, опять без голоса.

Другая запись:

Концерт. В антракте “скорая" — вкололи хлористый кальций в вену, а в задницу тавегил. Через 15 минут я “плыла". Голос уходил катастрофически. Дотянула.

И еще (гастроли на Сахалине):

Спектакль, прижигание жидким азотом. Вытянула с трудом.

В периоды абсолютного молчания, которые могли длиться неделями, дома появлялись “записательные" блокноты. При их помощи Ия разговаривала с нами, большими буквами заполняя их листы. Ничего особенного: просьба кому-то позвонить, не забыть что-то купить и так далее.