Плохие парни оставляют раны - Айнави

Но Ник прав. Мне очень нравится рисунок мастера: распустившийся цветок лотоса, выполненный в спокойных нежно - голубых тонах. Настойчивость, упорство, твёрдость решений и стремление к душевной гармонии - вот то, что по словам Фомы будет символизировать такая татуировка.

- Смотри, - Фома пальцем водит по шрамам. - Вот эти так удачно сгруппированы, мы их основанием цветка закроем, детали я проработаю. А вот эти, - он касается двух следов, что расположены чуть выше, - как раз попадут под два крайних лепестка. Ну как? Начнём?

- Прямо сейчас? - тушуюсь я.

- Чего тянуть? Мне тут дура - администратор с записью напутала, так у меня ещё два часа свободных, - говорит Фома, вопросительно глядя на меня.

Перевожу взгляд на Ника, он кивает, давая понять, что солидарен с Фомой. И я решаюсь.

*****

Пять дней проходят как один. Нам с Ником удаётся находить возможности, чтобы побыть вдвоём. Врём, конечно, и Диме, и Марине: говорим, что нужно в тату - салон, хотя у Фомы мне следует появиться не раньше, чем через пару недель. На самом деле мы с Ником либо едем в кафе, либо же сидим в машине, разговаривая обо всём на свете, периодически отвлекаясь на поцелуи. Ник пару раз предлагает поехать к нему, но я отказываюсь. Мне нравится, как мы проводим время, постепенно узнавая друг друга, и я не хочу торопиться, хотя Никита клятвенно заверяет, что не станет настаивать на чём - то большем. Вот только я не уверена не столько в нём, сколько в себе, не зная, смогу ли сдержать свои желания.

Вера звонит утром шестого дня. Она уже в городе, мы договариваемся встретиться в кафе в обед. Ник говорит, что подвезёт меня. Марина хочет отправиться с нами, но я её отговариваю. Кажется, она даже немного обижается, но я надеюсь, что она не станет долго дуться. Дима же одаривает нас с Ником многозначительным взглядом. Похоже, его подозрения о том, что мы с Никитой встречаемся, всё больше перерастают в уверенность. Но мне уже всё равно. В конце концов, мы не делаем ничего запретного или предосудительного.

- Всё будет хорошо, - шепчет мне на ухо Никита, крепко обнимая. Целует нежно, и так не хочется уходить от него. Отец, Вера, какие - то тайны: всё это кажется таким несущественным, когда пальцы любимого парня поглаживают затылок, а губы дарят восхитительные ощущения. С ним хорошо и спокойно, и хочется послать всё к чёрту.

Захожу в кафе, не сразу замечая отца и Веру, расположившихся за самым дальним столиком. Тётя, завидев меня, вскакивает на ноги, и, оказавшись рядом, сразу заключает в крепкие объятия. Потом оглядывает меня с головы до ног, словно пытаясь убедиться, что я цела и невредима. Поджимает недовольно губы, заметив, что я обута в старые кроссовки. Бросает на отца испепеляющий взгляд. Мне даже как - то жаль его становится: уверена, тётя, не поскупившись на красочные эпитеты, уже успела высказать ему всё, что думает о его поступке. Удивительно, насколько беспощадной в своём искреннем негодовании может быть эта хрупкая женщина.

Присаживаюсь за столик, здороваясь с отцом. Выглядит он не очень, если не сказать хреново: осунувшееся лицо, покрасневшие, видимо, от недосыпа глаза. В молодости он занимался боксом, и привычка держать себя в форме сохранилась у него по сей день. Ему редко дают больше тридцати пяти, во всяком случае, пока не посмотрят в глаза. Сейчас же он вполне выглядит на свои сорок три года.

Мы с отцом молчим. Чувствую себя неловко. Я вроде всё ещё злюсь на него, а вроде и нет, ощущая скорее усталость от затянувшейся ссоры. Мне хочется, чтобы он просто извинился: искренне, не обвиняя меня ни в чём, не пытаясь переложить с себя ответственность. И я бы со спокойной душой извинилась в ответ.

- Так, - Вера обводит нас решительным взглядом, - я пока схожу в дамскую комнату, а вы тут побеседуйте, - и, не обращая на умоляющий взгляд отца никакого внимания, выходит из - за стола.

Он смотрит на меня исподлобья, достаёт пачку сигарет, но, заметив, как я морщу нос, так и не закуривает, просто вертя её в пальцах. Наконец, как - то нервно усмехнувшись, произносит:

- Что ж, Полина, я дров наломал, мне и начинать, - поднимает на меня взгляд. - Мне жаль, дочь, я поступил по - скотски, так мужчины не поступают. Вот же, паскудство, - с каким - то глухим отчаянием в голосе, произносит он, - никогда не бил женщин, даже эту проститу... - осекается, но я сразу понимаю, что он говорит о матери, - а тебя ударил, - бросив пачку сигарет на стол, проводит ладонью по лицу устало, - и за то, что выгнал, прости. Выскочил за тобой буквально минут через пять, но тебя уже нигде не было. Простишь?

Киваю молча, потому что в горле собирается ком. Даже не думала, что мне будет так больно смотреть на отца, видя в его глазах глубокое, до черноты глубокое, отчаяние. Накрываю ладонью его руку, ощущая, как еле заметно, но всё же дрожат его пальцы. Говорю тихо:

- Ты тоже меня извини за мои слова о маме. И смерти я твоей никогда не хотела, и не хочу.

- Это радует, - издав нервный смешок, произносит отец.

- Но, - он сразу напрягается, услышав моё «но». - Как раньше уже не будет. Ты должен понять, я выросла. И в моей жизни может быть то, что тебе не нравится, но это моя жизнь. Я не хочу тебе врать, но и каждый раз так ругаться из - за неудачного экзамена или не понравившегося тебе парня...

- Полина, - голос отца тут же становится жёстче. - Ты права, конечно, но... - он резко сжимает руку в кулак, - это не просто парень... это...

- У вас всё нормально? - мы и не заметили, как вернулась Вера.

Отец тут же переводит на неё взгляд, произносит:

- Так и знал, что нельзя было разрешать ей учиться на истфаке, зря я тогда тебя послушал, - как - то обречённо выговаривает отец. - Чуял же, что