Топит в тебе - Ана Сакру

– Мы просто с площадки ехали.

– Ну да, – скептически.

– Пап, реально, между нами ничего… Кхм… – и тут я запинаюсь, не в силах произнести "нет" и закончить предложение.

И не из-за того, что не могу врать отцу. О, еще как могу, если это необходимо. Но меня самого это "нет" вдруг коробит. Физически в горле застревает и все. Ну… Потому что…

– Вот я про это твое "кхм" и говорю! – сразу цепляется отец, – Завязывай! С такими людьми не шутят.

– Никто и не собирался, – вяло огрызаюсь.

Настроение окончательно скатывается в ноль, виски ломит еще больше. Отец прав во многом и слушать это неприятно. – Ладно, у меня вторая линия, скоро буду, – вздыхает папа и первый отрубает вызов.

А я встаю с кушетки в коридоре и иду к постовой медсестре разузнать, где лежит Лида.

***

Мне везет, и в одноместной платной палате Душка оказывается одна. Часы посещения давно окончены, что впрочем вряд ли бы ее родню остановило, но, как потом узнал, я умудрился разминуться с ними в пару каких-то минут.

Зайдя в палату, прикрываю за собой дверь. Лида вскидывает на меня удивленный взгляд, отрываясь от ноутбука, а затем растерянно улыбается. Взгляд у нее мутный, слегка хмельной. Кажется, не одного меня от души накачали.

– Привет, – прохожу к ней и сажусь прямо на больничную койку.

Чуть отодвигается, давая мне место.

Душка в маечке с кружевной оторочкой, плечо забинтовано. На руке огромный синяк. Сглатываю, пялясь на гематому. А ведь мог бы на грудь, как обычно. Но мысли вообще в другом направлении бегут. Внутри что-то странное творится. И облегчение накатывает, что все прошло, и запоздалый страх парализует одновременно. А еще чувство вины сдавливает и без того ноющие ребра. Умом понимаю, что ни в чем не виноват, а все равно.

– Ну ты как? – хрипло интересуюсь, избегая смотреть в глаза.

Тем более, что чувствую, что Лида мой взгляд наоборот ищет. Даже садится ровнее и подается корпусом ко мне.

– Я хорошо, завтра отпустят скорее всего. А ты? – Хорошо. Домой отпросился. – Зачем?! – Кошка, – хмыкаю. – Глупости какие, неужели некому покормить, – возмущается Лида, чем немного мне напоминает отца и заставляет улыбаться. – Не люблю больницы, – неожиданно для самого себя признаюсь. – Почему? – Ну…– и я почти готов выдать какую-нибудь из своих стандартных версий, но поворачиваю голову и случайно цепляюсь с Лидой взглядом.

И подвисаю, потому что она так открыто смотрит на меня. Настолько мягко и внимательно, что мне вдруг хочется правду рассказать. Еще и атмосфера эта давит – больничные запахи, белые стены, приглушенный свет… Все погружает в воспоминания.

И сама ситуация. И в голове словно туман от обезбола. И девушка рядом, которая вызывает странное, но такое острое ощущение тепла внутри.

Я моргаю часто, пытаясь собраться с мыслями. Пульс мгновенно шкалит на верхних отметках. На висках испарина выступает, но слова уже крутятся на кончике языке. Наверно я слишком долго вообще ни с кем об этом не говорил.

28. Макс

– Ну… В общем, – я мнусь, не зная с чего начать и одновременно испытывая дикую потребность выговориться. Кидаю на Лиду быстрый косой взгляд и сосредотачиваюсь на своих руках, то переплетая, то расплетая пальцы, – Знаешь же, что у меня мать в аварии погибла? И что я с ней в машине был?

Боковым зрением ловлю, как Душка молча кивает и садится поближе, обняв руками свои колени.

– Вот… – продолжаю, – И когда ее хоронили, я в больнице лежал, так что на похороны не попал, – хмурюсь, рассматривая свои пальцы.

Голос как из бочки, пульс учащается, кровь приливает к лицу. Перед расфокусированным взглядом мелькают картинки, которые обычно я из памяти не достаю. Лида молчит, слушая, но как-то невероятно уютно, жарко молчит. От этого тянет говорить дальше.

– А я очень хотел, – глухо признаюсь,– Я понимаю, что это просто церемония. И покойнику уже не важно, – сглатываю сухой, царапающий горло ком,– Но все равно… Хоть на лицо посмотреть в последний раз. Попрощаться. Очень хотелось… Но никак. Не пускали. Я бы может и сам сбежал, но сложный перелом, на растяжке лежал, – криво улыбаюсь, пытаясь заретушировать накатывающую нервную дрожь, – Сама понимаешь, так не побегаешь. И я смотрел на больничные стены и ловил себя на полном ощущении, что меня заперли в тюрьме. И до сих пор даже запах лекарств не переношу.

– Понимаю, – тихо отзывается Душка.

Снова кошусь на нее. Она печально улыбается. Взгляд влажный, блестит. Совсем как мой сейчас наверно.

Лида не говорит и не делает ничего особенного. Да и что тут можно сказать. Но меня так плотно окутывает ее человеческим теплом. Оно такое искреннее, такое пронзительное, что у меня картинка перед глазами начинает плыть. Дробно выдыхаю и снова отворачиваюсь.

Блин, не хватало только зареветь. Ну, пиздец. Надо на что-то веселое выводить. Зачем я вообще только завел этот разговор?!

Уши горят от смущения, сердце колотится в горле.

Собираюсь сменить тему, открываю рот… И выдаю в итоге полный треш, который вообще ни с кем не обсуждал. Даже с братом и отцом. Просто потому, что они и так догадываются, а для них это очень тяжело.

– Мы с мамой ругались в машине, я ее отвлек, – хриплю задушено.

Не вижу, но чувствую каждой клеточкой, как у Лиды застывает лицо. Она вся застывает. Но молчит. Слушает. И я говорю дальше, будто, задерживая воздух, ныряю в прорубь.

– Я тогда подрался в школе. Вернее как подрался, – зло хмыкаю, – Избил одного сопляка в туалете, сломал ему руку, пару раз макнул в унитаз. Я боксом занимался, у меня компания была… Ну… Такая…Нас боялись все. И вот этот дохлик бесил меня больше всего. У него даже фамилия была дебильная. Курочкин. Ржавый такой, зубы желтые.

– Я не верю, что ты мог макнуть кого-то в унитаз, – шокировано шепчет Лида.

– Вот мама тоже так говорила, – криво улыбаюсь я, поднимая на Душку тяжелый, больной взгляд, – Говорила, что это не мой сын. Мой бы так не смог. Меня на учет поставили. Вот она сначала это говорила менту, а потом плакала у него в кабинете. И ехали мы тогда из ментовки, – судорожно выдыхаю, снова отворачиваюсь.

Не могу смотреть в Лидины полные влаги и сочувствия глаза. Я такую