Книга 1. «Мы наш, мы новый мир построим…», 1917–1938 - Андрей Константинович Сорокин

Отсутствие прямой санкции Сталина не позволило реализовать планы военного вторжения в Монголию. Преувеличивать независимость монгольского руководства и степень толерантности Сталина по отношению к монгольскому сателлиту, однако, не стоит. Еще в ноябре 1930-го, заслушав вопрос «О Монголии», Политбюро приняло решение «считать абсолютно необходимым посылку специального представителя ИККИ в Монголию для руководства ЦК Монгольской Нар. Рев. партии»[1695]. В конце 1930-х гг. каток Большого террора с участием «специальных» советских представителей докатился из Советского Союза и до его восточного сателлита. «Великие репрессии» — под таким названием вошли эти события в общественное сознание современной Монголии[1696].

Но вернемся к вопросу, который заботил Сталина намного больше, ведь экспансионизм Японии приобретал глобальный характер, выплескиваясь в непосредственной близости от советских границ. В упоминавшихся выше директивах советской делегации на переговорах в Женеве на конференции по разоружению, принятых с поправками Сталина на заседании Политбюро 8 января 1932 г., последним 18-м пунктом было записано: «В политических выступлениях делегация при каждом удобном моменте обязательно обращает внимание конференции на угрозу миру, созданную на Дальнем Востоке, угрозу, опрокидывающую всякую возможность разоружения или какого бы то ни было сокращения вооружения»[1697].

Сразу после оккупации Маньчжурии Японией СССР поставил вопрос в Лиге Наций о принятии против агрессора санкций вплоть до военных акций, выражая готовность принять в них участие своими вооруженными силами[1698]. Не будучи поддержан западными державами, в 1932 г. Сталин начал активно выстраивать линию переговоров СССР с Японией по ряду вопросов. Так, в письме Кагановичу в начале июня 1932 г. он поручил заявить о готовности «изучать вопрос о формальном признании» Маньчжоу-Го[1699]. Ставили этот вопрос перед советским руководством и японские дипломатические представители. Сталин понимал: «…японцы рассчитывают поссорить нас с Китаем или с Маньчжурией: если признаем Маньчжурию — рассоримся с Китаем, если откажемся признать — рассоримся с Маньчж[урским] пр[авительств]ом». Каганович ознакомил членов советского руководства, остававшихся в Москве, с рекомендациями Сталина, и Политбюро приняло постановление, которое почти дословно их воспроизводило: «Совпра в настоящее время изучает вопрос о формальном признании Манчжуго, а также в связи с этим и факт непризнания Манчжуго со стороны Японии. По изучению вопроса, каковое изучение, к сожалению, тормозится уходом в отпуск в летнее время членов ЦИК, без которых нельзя принять решения по этому вопросу, — мы сообщим о результатах. Совпра в принципе никогда не отвергало и не отвергает признания Манчжуго де-юре, но практически такие вопросы не решаются сразу…» Этот ответ поручалось одновременно довести до сведения маньчжурского и японского правительств[1700].

Письмо И.В. Сталина К.Е. Ворошилову об обороне Дальнего Востока

30 июля 1932

Автограф И.В. Сталина

[РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 38. Л. 76–77]

Япония признала Маньчжоу-Го 16 сентября, но Сталин вел дипломатические игры с Японией вокруг признания ее сателлита достаточно продолжительное время. И хотя Советский Союз пошел на признание этого государства одним из первых, де-факто это случилось не слишком скоро — 23 марта 1935 г. Причем к этому моменту Лига Наций отказалась признать Маньчжоу-Го, а Япония вышла из состава Лиги. Так что умиротворение агрессора встало в повестку дня как практическая задача на Востоке раньше, чем на Западе. Признание Союзом ССР Маньчжоу-Го де-юре состоялось 13 апреля 1941 г. в прямой связи с подписанием пакта о ненападении с Японией, о чем речь еще впереди. Сателлит Японии был признан 23 государствами из 80 существовавших на тот момент, что является более значительным результатом, чем тот, которого удалось тогда достичь Монголии.

К «серьезным предупредительным мерам невоенного характера» без сомнения следует отнести усилия Сталина по ускорению подписания пакта о ненападении с Польшей, о чем было рассказано выше. Польша, как мы помним, на западном театре виделась советскому руководству в эти годы главным военным противником Советского Союза, и купирование рисков военного столкновения на Западе в момент обострения на Востоке представлялось Сталину необходимым элементом политики обеспечения безопасности.

Военные меры в этом направлении начали прорабатываться еще до вторжения Японии в Маньчжурию, поскольку ее военные приготовления и рост экспансионизма не оставляли сомнений в ее устремлениях. Еще в июне 1931 г. нарком обороны Ворошилов в письме своему первому заместителю Я.Б. Гамарнику назвал важнейшей задачей «подработать вопрос о защите Д[альнего] В[остока] и Севера», где кроме береговой обороны надлежало «строить надводный, а главное подводный флот»[1701]. В июле 1932 г. в письме Ворошилову Сталин подчеркнул роль авиации в обеспечении безопасности региона: «Шесть бомбовозов для Дальвоста — пустяк. Надо послать туда не менее 50–60 ТБ-3 и это сделать надо поскорее. Без этого оборона Дальвоста — пустая фраза»[1702].

В прямой связи с экспансией Японии на Дальнем Востоке следует рассматривать решение советского руководства о создании Морских сил Дальнего Востока, принятое Политбюро 30 апреля 1932 г. (в 1935 г. переименованы в Тихоокеанский флот). В связи с переброской во Владивосток подводных лодок в июне 1932 г. Сталин в письме Г.К. Орджоникидзе заявил: «Японцы конечно (конечно!) готовятся к войне с СССР, и нам надо быть готовыми (обязательно!) ко всему»[1703].

Письмо И.В. Сталина Г.К. Орджоникидзе о переброске подводных лодок во Владивосток и подготовке Японии к войне

18 июня 1932

Автограф И.В. Сталина

[РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 11. Д. 779. Л. 46–48]

Отношения с Японией, Китаем и США виделись Сталиным в качестве комплексной проблемы. Отвечая 28 июня 1932 г. на коллективное письмо членов Политбюро к нему, Сталин согласился с их мнением о том, что в отношении гоминьдановского правительства в Нанкине «нужна сдержанность, но политику сдержанности нужно проводить так, чтобы не получилось отталкивание нанкинцев в объятия Японии. Этот вопрос, как и вопрос о наших отношениях с Америкой, имеет прямое отношение к вопросу о нападении Японии на СССР. Если Япония благодаря нашей излишней сдержанности и грубости к китайцам заполучит в свое распоряжение нанкинцев и создаст единый фронт с ними, а от Америки получит нейтралитет, — нападение Японии на СССР будет ускорено и обеспечено»[1704].

СССР вступил в переговоры с Японией и о подписании пакта о ненападении, о чем также идет речь в процитированном выше письме Сталина соратникам: