Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург

За внешностью элегантного космополита, неутомимого любовника, гостя раутов, посетителя ресторанов и словоохотливого поклонника «зеленого змия» всегда и непобедимо таится печаль. Но одолеть его она не может. Воля к жизни (и страх смерти) — сильнее. «Благодари Бога за то, что Ты, брат, живешь». Именно в этом, а не в эскападах «бонвивана» сокрыта — если выразиться слегка патетически — истинная смелость этой писательской жизни. Он не сдался, упорно и в творческих муках, — страдая в последние годы тяжелым недугом, — пишет роман за романом.

Наркотиком его жизни был алкоголь. Он подорвал им свое физическое здоровье (будучи к тому же завзятым курильщиком), но не разрушил этим эликсиром ни своей психики, ни своих отношений с социумом. Даже при том, что сильно сопротивлялся болезненному влечению лишь от времени до времени. «Третий день, как не пью и не курю. Терпимо, но скучно. Когда-нибудь опять откажусь от воздержания». Более или менее серьезно это произошло уже на склоне лет, когда острые сердечные приступы усилили страх смерти. Йозеф Рот, чудесный рассказчик еврейско-галицийского происхождения, глушил тоску по утраченному миру рухнувшей габсбургской империи, гасил все усиливающееся нежелание жить непомерным употреблением алкоголя и, проживая в Париже эмигрантом, убивал себя планомерно и систематически. Его более молодой современник не захотел брести той же тропой. Ремарк пил регулярно и с наслаждением, иногда днями, а то и неделями, не зная меры, но гибели при этом не искал. Может быть, искал забвения. Страх перед безмолвием, перед оскудением творческих сил, перед старением и смертью гнал его в кабаки, снобистские бары и злачные места субкультур — к говорунам и к собутыльникам, малопривлекательным в интеллектуальном смысле. Он почти никогда не отправлялся туда в сопровождении женщин, с которыми в это время дружил. Пил он и в Порто-Ронко, где у него был богатый винный погреб, пил на океанских лайнерах и там, где задерживался надолго, пил в номерах гостиниц, ресторанах и кафе — с Дитрих, с Палей, с Юттой Цамбоной. Он был открытым и честным приверженцем спиртного, а не «пьянчугой», который жадно, дрожа всем телом, бросается к стакану. Проведя как-то вечер у Эмиля Людвига, он записал в дневник: «С испугу выдул чуть ли не полную бутылку вишневки». А февральским днем 1938 года, прослушав по радио новости о британской политике по отношению к территориальным претензиям Гитлера, записал в угнетенном состоянии духа: «Вечером выпил бутылку вормского монастырского марки “либфрауэнмильх”, урожая 34-го года. Обойтись без этого не мог». Он был романтиком, который уходил от ужасающей действительности в прекрасные винные дали.

Геи, лесбиянки, проститутки, сутенеры — этот совсем не буржуазный, сумеречный мир будил фантазию писателя и давал ему пищу для размышлений над героями будущих произведений. К этому миру принадлежали и его знаменитые спутницы. Они вращались в гомосексуальных кругах Парижа, Нью-Йорка, Лос-Анджелеса и наслаждались любовью с партнершами того же пола.

Он написал четырнадцать романов, по крайней мере три пьесы, несколько сценариев, сотни рассказов, стихотворений, статей и репортажей. Первые более или менее крупные прозаические произведения («Приют грёз», «Гэм» и «Станция на горизонте») виделись ему потом «грехами молодости». Его опусом номер один, с точки зрения литературной и политической общественности, стал роман «На Западном фронте без перемен». Его книги переведены на десятки языков, по сей день печатаются все новыми и новыми тиражами, выходят в новых переводах. Его захватывающие напряженным действием истории, сентиментальные, словно выхваченные из жизни, проникнутые глубоким скептицизмом и непоколебимым гуманизмом, давали материал, который с жадностью подхватывали боссы голливудских студий. Так его романы входили и в историю кинематографа. Знаменитые режиссеры и сценаристы брались за их экранизацию с участием знаменитых актеров и создавали фильмы, благодаря которым как имя Ремарка, так и то, что оставалось в них от его творений, приобретало всемирную известность.

Любовь и смерть — центральные и экзистенциальные моменты человеческого бытия — были темами этого автора. Многие из рецензентов просто не замечали, что его книги несут в себе еще и мощный политический заряд; что микрокосмос индивидуальных судеб встроен в макрокосмос современной истории и определяется им по крайней мере в основных чертах. Немецкая литературная критика ревниво и с подозрением следила за выдающимися успехами писателя, который не блуждал в метафизических потемках германской мистики спасения души или внутреннего мира, а рассказывал о жертвах кровожадного времени — о фронтовиках и вернувшихся с войны, о не питающих больше никаких иллюзий, о тех, кто был изгнан из родной страны, о потерявших себя, о потерпевших крах в любви. От его историй, конец которых густо окрашен меланхолией расставания, смерти и «одиночества», веет, однако, «необходимым оптимизмом пессимиста». Может быть, и в этом тоже секрет непреходящей популярности его книг. Читатель встречается в них с самим собой, воспринимает вымышленных героев как отражение собственных мечтаний, сомнений, страхов. Этот, по сути своей, немецкий романтик обратил свой взгляд к действительности — прежде всего политической — и, уже в конце жизни, выразил свое «наперекор всему-кредо» следующими словами: «Ведь что останется, если мы перестанем верить в возможность прогресса, — что останется? Я допускаю, что иногда очень трудно в него верить, но все же нельзя отказываться от веры, вместе с тем важно и нужно работать ради этого. Я бы даже пожертвовал какой-то долей художественности изображения, если бы таким образом мог содействовать прогрессу».

Он сам поспособствовал тому, чтобы можно было запросто игнорировать политическую заостренность его произведения. Едва роман «На Западном фронте без перемен» вышел в свет, как он тут же назвал себя аполитичным. Нелестный эпитет пристал к нему как репей, хотя в 1950-е и 1960-е годы он высказывался о тогдашних, в том числе взрывоопасных, событиях со всей определенностью. Пусть недоразумение и было оправданным, оно сопровождало его на протяжении всего творческого пути. «Эта книга не должна быть ни обвинением, ни исповедью», — написал он, предваряя рассказ о Пауле Боймере и о поколении, «которое погубила война». Критики Ремарка восприняли эти слова всерьез, отнесли его к разряду литературных легковесов, посмеивались над «писателем, заточенным на успех» и старательно обходили своим вниманием те политические вопросы эпохального значения, которые он не напрямую, но вполне сознательно поднимал в своих книгах. В десяти из одиннадцати романов, написанных после самых ранних сочинений, действие не только развивается на конкретном историческом фоне; оно им и определяется. Ремарк врабатывает в ткань этих романов темы и события, которые глубоко волнуют человечество именно в годы его собственной творческой жизни.