Архитектор Душ V - Александр Вольт

Я откинулся на спинку, закинув ногу на ногу и на мгновение представил себя на его месте. Взгляд снова упал на стол, и на этот раз я заметил то, что упустил ранее.

Среди идеального порядка бумаг, в стороне, лежала книга. Старая, в толстом кожаном переплете темно-вишневого цвета. На обложке, витиеватой золотой вязью, было выведено одно слово: «Громовы».

Я протянул руку и взял ее. Книга оказалась тяжелой, увесистой. Я положил ее на колени, ощущая под пальцами шероховатость потрескавшейся кожи. Открыл на первой странице, и меня накрыло.

Воспоминания хлынули потоком. Это была не вспышка, не отдельный эпизод, а целый пласт чужой жизни, который развернулся в моем сознании за доли секунды. Семейное древо. Я видел его целиком, от мифического основателя рода до последних веточек — Дмитрия, Настасьи и Виктора.

И среди них он, Андрей Иванович Громов. Молодой, амбициозный, еще не обремененный сединой и горечью. Унаследовав от предков хороший капитал и солидное имя, он стоял на распутье. Можно было, как и многие, прожигать жизнь, тратя унаследованное на балы, охоту и содержанок. Но Андрей Иванович был человеком иного пошиба. Он понимал: чтобы двигаться дальше, чтобы приумножить, а не растратить, ему нужен был свой бизнес. Реальный, живой, приносящий стабильный доход.

Память услужливо подкинула картину: дымный сигарный салон, полумрак, тихий звон бокалов с коньяком. Андрей и двое его приятелей, такие же молодые аристократы с горящими глазами, склонились над столом, на котором были разложены чертежи и расчеты. Идея была смелой, почти дерзкой для их круга. Не торговля антиквариатом, не инвестиции в заморские колонии, а производство. Простое и понятное, как лепка пельменей.

Металлопластиковые изделия. Окна, двери, фасады.

В тот момент Империя переживала строительный бум. Новые жилые кварталы росли как грибы после дождя, старый фонд требовал реновации. Спрос был колоссальным. Андрей Громов сделал ставку не на элитный сегмент, где правили бал старые мануфактуры с вековыми традициями. Он выбрал другое поле — среднебюджетный сектор. Огромный, почти ненасытный рынок, где главным было не имя, а цена и объем. При правильном ценообразовании и грамотном подходе к логистике можно было забирать государственные тендеры один за другим.

Он не ставил на красное или черное. Он ставил на стекло, металл и пластик. И не прогадал.

Я видел, как росло его предприятие. Первые цеха, гудящие станки, запах расплавленного пластика. Первые крупные контракты, бессонные ночи, проведенные за расчетами. Он не чурался черновой работы, лично контролировал производство, вникал в каждую деталь. И бизнес рос. Деньги шли стабильным, полноводным потоком, позволяя не только содержать семью и этот огромный особняк, но и приумножать состояние, укреплять позиции рода. Он сумел найти идеальный баланс: оставался аристократом по крови и духу, но при этом стал успешным, прагматичным дельцом новой эпохи.

Воспоминание медленно отступило, оставив после себя странное послевкусие. Во-первых, какого черта только что произошло? Каким образом я смог увидеть то, что не было в памяти Виктора? Неужели память поколений передавалась на генетическом уровне, и такие вспышки могут случиться и позже?

А во-вторых, я продолжал сидеть в кресле, держа на коленях книгу рода Громовых, и впервые увидел за образом сурового, несгибаемого патриарха нечто иное. Умного, расчетливого и невероятно целеустремленного человека, который построил свою империю с нуля.

И тем более непонятным казался его последующий поступок в виде изгнания собственного сына. Что могло заставить этого человека, так ценящего род и преемственность, собственными руками отсечь одну из его ветвей?

Этого я не понимал.

Дверь кабинета открылась беззвучно, но я все равно вздрогнул. На пороге стоял Григорий. Его силуэт, четко очерченный на фоне светлого коридора, казался неподвижным, как изваяние. Он не смотрел на меня. Его взгляд был прикован к книге рода Громовых, лежавшей у меня на коленях.

— Молодой господин, — произнес он своим безупречно поставленным голосом. — Я прошу прощения за вторжение, но ваш отец не дозволяет, чтобы в его кабинете находился кто-нибудь кроме него.

Я медленно закрыл книгу. Наверное, будь на моем месте истинный Виктор Андреевич, он бы тут же вспыхнул как спичка, которую подожженной кинули в бензин. И я в какой-то мере даже ощутил эту эмоцию, но лишь на мгновение.

— Что ж, Григорий, — сказал я, не вставая из кресла, — боюсь, с сегодняшнего дня это правило придется пересмотреть. Все-таки я тоже хозяин этого дома, — я говорил спокойно, без всякого нажима или надменности в голосе. Я старался показать старому дворецкому, что здесь нет каких-то нарушений. Всего лишь небольшая перестановка.

Я видел, как едва заметно дрогнула жилка на его виске, но лицо оставалось таким же спокойным, как и мое.

— И, в том числе, — продолжил я, — мое нахождение здесь обусловлено отцовским дозволением. Извините, бумажной подписи нет, — я тепло улыбнулся. — Но вы сами видели, в каком состоянии находится Андрей Иванович. Я пытаюсь понять, что могло привести к его нынешнему плачевному положению.

Я смотрел на него, ожидая возражений. Но он молчал. Его лицо, похожее на старинный пергамент, оставалось непроницаемым. Он просто стоял и смотрел, и в этом взгляде умных глаз я видел лишь вековую преданность своему долгу.

Наконец, я поднялся. Массивное кресло тихо скрипнуло. Я положил книгу рода на стол, точно на то место, где она лежала до этого.

— Григорий, — мягко, почти по-дружески обратился я к дворецкому. — Могу я задать вам ряд вопросов?

Дворецкий медленно, почти торжественно, кивнул. Затем его губы тронула едва заметная усталая улыбка.

— Господин, пойдемте со мной. Пообщаемся за чашкой чая, если вы не возражаете.

Я не возражал. Мы вышли из кабинета, и я плотно прикрыл за собой дверь. Он повел меня вниз, на первый этаж, в ту часть дома, где не было ни парадной позолоты, ни холодной строгости официальных залов.

Кухня оказалась огромной, светлой и на удивление уютной. Современная техника из полированной стали, гигантский холодильник, индукционная плита с сенсорной панелью, посудомоечная машина соседствовала с дубовым столом, натертым до блеска, и тяжелыми стульями с резными спинками.