Сказки - Наталья Кодрянская
Напрасно каждый вечер собиралась вся семья и с дымом ладана возносили молитвы. По ночам в саду перед дворцом правителя подымали неистовый шум — разогнать злую нечисть: гудела под ударами свиная толстая кожа барабанов, звенели гонги, все напрасно. Серебряный дождь фейерверков не мог озарить печаль, и треск хлопушек не отпугивал темных духов.
А сколько подвигов совершили знатные принцы, чтобы снять чары с прекрасной Люнь-хо, но никакие жертвы и ничья доблесть не могли победить заклятия. В отчаянии отец обещал отдать несчастную Люнь-хо в жены тому, кто ее вылечит, будь то даже простой кули.
Когда пришла ночь, Ванг-ки тихонько прокрался в сад правителя: его неудержимо тянуло поглядеть на принцессу.
И видит он: сидит у окна девушка, она подобна мерцающей на жертвеннике благовонной палочке. Прозрачными руками закрыла лицо. Если б она заплакала! Но не слезы, под ее пальцами кипит тоска.
— Уж не в моем ли зеркальце заключена принцесса? — с глубокой жалостью подумал Ванг-ки.
И от всего вдруг вспыхнувшего сердца он бросил на землю свое сокровище. И зеркальце разбилось на тысячу осколков.
Принцесса вздрогнула и отняла от глаз руки. И в зеркальном блеске ее глаза раскрылись. Ванг-ки так и замер.
Да это она: его любовь, его мечта, пленница стеклянного царства. И она его узнала, и как тогда, ему улыбнулась.
— Долго ты меня заставил ждать, — сказала Люнь-хо, взяла его за руку и повела к отцу.
— Вот, — говорит, — мой суженый.
А отец от радости чуть не рехнулся. И только ртом, как рыба на суше, лопочет «благословляю». И тут же велел сыграть свадьбу.
Слава о Ванг-ки еще быстрее, чем он сам, добралась до его родного селенья. И когда он со своей Люнь-хо вернулся домой, под смоковницей его уже ждали с отрезом материи два его наследственных старых заказчика: богатый толстяк Ли и бедняк Ли-ту-и.
С той поры каждый уважающий себя китаец того фигового округа считает за особую честь наряжаться у Ванг-ки.
И зажил Ванг-ки со своей доброй Люнь-хо в мире, труде и согласии. А вскоре под фиговым деревом запищали и маленькие ванг-ки-ки, от них-то у нас и пошли лучшие на всем свете гладильщики.
ТИМОШКА
ежала белая медведица куда как быстро, а волны шли еще быстрее. Притомилась медведица, стала сдавать. А волны взыграли, вспенились, поднялись на дыбы, ровно дикие кони, и понеслись еще быстрее, унося льдину с Тимошкой.
Кричала белая медведица, аж охрипла. Пожалел ее ветер, напружился и донес на крыльях Тимошке последние слова матери и утешение.
— Смотри не простудись, Тимошка, — кричала белая медведица, — зубы чисть как дома, да еще кланяйся рыбе-киту, с первой проезжей льдиной тебя догоним.
Думал Тимошка в воду броситься, вплавь к матери добраться. Но рыба таймень не советовала: течение между двух льдин больно сильное.
Плывут льдины, просится на них медведица.
— Льдины вы быстроходные, серебром кованные, снежным ковром крытые, алмазами да яхонтами расшитые, возьмите меня с собой.
Да одной льдине некогда, другая больно высока да узориста, а на третьей полно пассажиров: понасел зверной народ.
Заламывает лапы медведица, просит проезжих потесниться, ей местечко дать. Где там!
Проходили льдины одна другой выше, одна другой краше, блестели уборами и нарядами.
И вдруг видит медведица, рыба-кит на всех парусах прет.
— Cтой! — кричит медведица, — не видал ли ты моего Тимошку?
— Видел, как же, видел твоего Тимошку, — отвечает рыба-кит, — еще свеж на моем боку отпечаток его лапы. Весело плывет! Зубы обещал чистить моржовой косточкой, а от простуды на ночь пятки рыбьим жиром растирать.
Поглядела медведица на кита, и точно, на боку у него отпечаток тимошкиной лапы! Попрощалась с рыбой-китом, села на берегу, пригорюнилась.
Так день прошел, и другой прошел, третий день идет. А медведица все сидит на берегу, дожидается свободной льдины — Тимошку догнать.
Проходили, хоронясь от белых медведей, тюлени, окликала их медведица:
— Не видали ли вы, тюли, моего Тимошку?
— Видели, видели, — отвечали тюлени, — важно в лодке на корме за рулем сидел. Только чудно нам показалось: ноги и руки у него толстыми веревками опутаны.
Не поверила медведица, осерчала:
— Брешете вы, тюли, па моего Тимошку, славного белого медведя.
Пролетали чайки, окликала их медведица, спрашивает:
— Чайки, пухлявенькие мои хозяюшки, не видали ли вы моего Тимошку?
— Видели, видели твоего Тимошку, — отвечали чайки, — как с другими белыми медведями в клетке грузили его на большой пароход.
Тут упала медведица на лед, по льду скребет когтями, приговаривает:
— Расколись, отколись, льдина, вези меня к Тимошке.
— Подожди солнца, — отвечает лед, — сильно скован я, самому мне не отколоться.
Уж хотела медведица в воду броситься, вплавь Тимошку догнать, как видит, моржи идут.
— Не ешь нас, белая медведица, радостную весть тебе несем. Тимошка в клетке сломал железные брусья и с корабля убёг.
Быстроногий олень быстрее ветра летел через снежные горы, спешил в два дня доставить Тимошку домой. Нырял в глубоких сугробах, скользил по зеркальному льду, а где па облачке проедет, там засветится от полозьев золотой след.
Как приехал Тимошка домой, вылез из саней, и первым делом за подарки: вытащил из подмышки метелку-подарок матери, а из-под сиденья новенькие лыжи. И в тот же час принялся учить мать на лыжах бегать.
А как исхудал Тимошка! Шкура на нем обвисла, вся в складках, ровно гармошка. Не узнала сразу своего сынка белая медведица, спрашивает:
— Где твои ушки, сынок?
— Остались мои уши позади слушать да подслушивать, чего злые люди надумают.
— А где твои коготки, сынок?
— Остались мои когти точиться о железные брусья.
— А где твои силушки, сынок?
— Ушла моя силушка на Сарынь-реку, обещала но весне вернуться.
И стал тут Тимошка в снегу кувыркаться, шубу свою чистить, нос да лапы на льду прохлаждать.
