Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

С одной стороны, чтобы добиться наказания бандеровцев, Хрущев предлагал упростить доказательство вины для их ареста. С другой — он настаивал на борьбе с перегибами, которыми были известны МГБ и МВД: «Надо навести порядок, строго соблюдать советские законы. А то ведь что было: пришел офицер, расстрелял семью и ушел безнаказанно. Это произвол. Таких людей надо судить, они дискредитируют наши советские законы, нашу Советскую власть»[191]. Он смело критиковал органы за то, что они видят себя над партией. Вместо координации своих действий с руководством КП(б)У они поощряют произвол.

После войны нужно было укреплять партию и повышать пропаганду. Сталина раздражало нежелание Западной Украины возвращаться под советский контроль, поэтому в 1944 году ВЦИК признал неудовлетворительной украинскую партийно-пропагандистскую работу, потребовав лучшего надзора за прессой и квалификацией агитаторов[192]. Агитаторам действительно не хватало образования. Один думал, что президент США Гарри Трумэн — итальянский фашист, другой считал «итальянского или английского писателя Диккенса» автором «Анны Карениной»[193].

За ужином прадедушка с возмущением рассказывал прабабушке об их профнепригодности. Впрочем, каков поп, таков и приход, но, справедливости ради, он все же читал — и Диккенса, и Толстого. Нина Петровна хотела пойти работать инструктором в партийную школу при Совете народных комиссаров на улице Кирова (сейчас улица Михаила Грушевского) вместо того, чтобы «прохлаждаться без дела». «Мне даже платить не надо, я их всему научу лучше университета», — умоляла она. «Родители договорились, — рассказывала мне Рада, — но Сергей начал капризничать. Из-за туберкулеза он в основном лежал, и то, что мама не будет на нем все время сосредоточена, перенести не мог». Прабабушке пришлось отказаться от возможности вернуться «в рабочий строй», и это разбивало ей сердце.

Докладные записки секретаря ЦК КП(б) Украины Н. С. Хрущева А. А. Жданову о проверке фактов по поводу насильственной украинизации русского населения в Закарпатье и западных областях Украины

10 сентября 1946

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 624. Л. 32–38]

С точки зрения Москвы, проблема была даже не в украинских агитаторах, а в самом первом секретаре — не в его недостаточном образовании, а в его «подозрительном» желании прославить трагическую военную судьбу Украины. Хрущев с благоговением относился к «мастерам культуры» (что, конечно, не мешало ему их по-начальнически и по-советски учить и критиковать) и в 1943 году посоветовал Довженко написать сценарий, «составить документ исторический, посвященный великой дате освобождения Украины от ига гитлеризма… так торжественно, содержательно и красиво, чтобы он остался в народной памяти на целые века»[194]. Довженко эта мысль понравилась — «прекрасное, блестящее мнение Н. С.»[195] — и он провел несколько месяцев за написанием текста.

28 июля 1943 года тогда еще любимец Сталина и автор военного фильма «Битва за нашу Советскую Украину» записал в дневнике: «Читал сценарий Н. С. до двух часов ночи в с. Померках. После чтения была довольно долгая и приятная беседа. Н. С. сценарий „Украина в огне“ очень понравился, и он высказал мнение о необходимости напечатания его отдельной книгой. На русском и украинском языках. Пускай читают. Пускай знают, что не так все просто»[196]. Никита Сергеевич чувствовал себя соавтором, говорил, что «чувство гордости за свой народ — законное чувство», предупреждая на всякий случай, чтобы украинцы не «забыли марксизма» от перенесенных страданий. Но Сталину «Украина в огне» совсем не понравилась. На заседании Политбюро в январе 1944 года он разнес ее вдребезги: «В этой киноповести… ревизуется ленинизм, ревизуется политика нашей партии по основным, коренным вопросам. Киноповесть Довженко, содержащая грубейшие ошибки антиленинского характера, — это откровенный выпад против политики партии»[197].

Переживания о военных потерях Украины притупили бдительность Хрущева. Сосредоточенный на простых селянах, а не на генералиссимусе, он не заметил, что сценарий почти открыто критиковал советское правительство за сдачу республики Гитлеру: «Мы, освободители… виноваты… перед освобожденными»[198].

Хрущев разделял эту точку зрения, но не спорить же с вождем. Он оправдывался тем, что, читая киноповесть, был сосредоточен на атаке врага. Сталин же (справедливо) обвинил его в попытке «избавиться от ответственности за случившееся». Хрущев, в свою очередь, отыгрался на Довженко. «Мы еще вернемся к рассмотрению вашей работы. Мы просто не оставим все, как есть», — сказал он расстроенному режиссеру, как будто не сам вдохновлял его на этот труд. В дневнике Довженко написал: «Господи, пошли мне сил… Пошли мне мудрость простить доброго Н. С., что проявился малым в великости своей, ибо слаб человек»[199]. Причиной унижения Довженко был Иосиф Виссарионович, а не Никита Сергеевич, но любовь к вождю была непоколебима. «Пошли, судьба, счастья и прозорливости нашему Сталину»[200], — тогда же записал режиссер.

Хрущеву пришлось взять на себя ответственность за наказание Довженко и подписать приказ, который освобождал режиссера от руководства Киевской киностудией и исключал его из Сталинского комитета по премиям и других престижных организаций. Но он старался сдерживать кампанию против режиссера. Когда Сталин умер, Довженко вернули статус великого кинематографиста, а после смерти в 1956 году назвали его именем Киевскую киностудию.

Вот что рассказывал о тех событиях Виктор Гонтарь, тогда директор Театра русской драмы имени Леси Украинки: «Весь на нервах, седые волосы всклокочены, Александр Петрович вбежал ко мне в кабинет, бессильно опустился на стул и заплакал. Принесли ему воды, он вытащил из пиджака уже немного помятое письмо к Хрущеву, попросил передать, и опять в слезы. „Прошу работу в Киеве“. Я передал, Хрущев взял письмо и позвонил Сталину. Тот был непреклонен: „Ты этому националисту никакой работы не давай. Я приказал его из Москвы выгнать и арестовать“».

Падение режиссера ознаменовало очередной перелом в отношении к украинской нации. В битве за сердце республики после гитлеровского вторжения партия апеллировала к народным чувствам; она взывала к ним и в России, опираясь на религию и патриотизм[201]. Но относительным послаблениям военных лет пришел конец. Даже посмертное чествование Ватутина вызвало подозрение вождя. Он возражал против надписи по-украински, которую, по распоряжению Хрущева, сделали на статуе: «Генералу Ватутину от украинского народа». Генералиссимус почувствовал в этом привкус национализма.

М. Ф. Рыльский, Н. П. Бажан, Л. П. Корниец, Н. С. Хрущев, А. П. Довженко на фронте

1943

[Семейный архив автора]

Еще в мае 1945-го на банкете в Кремле Сталин в своей речи отодвинул все нации на второй план после русской: «Хочу поднять тост за