Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин
Небесно-голубая капля в крохотной пробирке была цвета надежды. Она означала крупный успех и подтверждение идей Курчатова – ведь в Кремле не очень-то верили в этот «неземной» металл, которого нет в природе, – поэтому и решили запустить параллельный проект с диффузионным получением урана-235.
Участок оперативного физического контроля заводских партий графитовых блоков для реактора Ф-1 располагался в палатке.
[Портал «История Росатома»]
Но капля, как известно, камень точит. От этой капельки до первого слитка-королька весом в 8,7 грамма из первого промышленного реактора, а затем до наработанных килограммов «оружейного» плутония, ставших сердцем атомной бомбы, лежал еще немалый и тернистый путь.
«Изучение свойств микроколичеств плутония и осколков деления, полученных на реакторе ЛИПАНа, дало возможность спроектировать радиохимический завод для выделения плутония – все эти грандиозные сооружения начинали работать одно за другим», – пишет академик Александров.
Так что «Борода» поделился со Славским (а значит, имел разрешение на это) и радостью запуска экспериментального реактора, и наработкой первого плутония. Ранее именно Курчатов убедил вышестоящее начальство в необходимости вводить Славского в курс дела «по полной», прозорливо разглядев в нем крупного руководителя нарождающейся промышленности.
Очевидно, что с этой оценкой Игоря Васильевича согласился и Борис Львович, а чуть погодя и Авраамий Павлович с Лаврентием Павловичем.
Так Ефим Павлович («Над нами три Палыча», – шутили позже атомщики) оказался «посвященным», но жить ему от этого стало отнюдь нет легче! По «внешней» легенде он оставался металлургом, занимавшимся проблемами добычи и обработки цветных металлов. Продолжал принимать чистый графит с Московского электродного завода в Лефортове уже в качестве заказчика, а не изготовителя. И старательно вникал с помощью Курчатова и книг, которые тот советовал, в то непростое дело, которым ему предстояло заниматься. Важно было понять хотя бы схематично, что следует за чем и «что из чего вытекает».
Проходить полный курс ядерной физики времени не было, но никто и не ждал от него понимания нюансов деления ядра и чтения математических формул, описывающих этот процесс. В бывшем директоре крупных промышленных предприятий видели прежде всего мастера нестандартных решений в условиях цейтнота, крутого начальника, умевшего «запрягать», и универсального инженера, способного быстро соображать в самых разных областях. Ну и «таинственного покровителя» не стоит забывать…
Платить за «атомное посвящение» приходилось своеобразной отраслевой «схимой». Рассказывать о своей нынешней работе он не мог даже самому близкому человеку – жене. Не говоря уже о каких-то друзьях или бывших сослуживцах, не входящих в ближайший круг Курчатова. Об этом его предупредили и Ванников, и сам Курчатов. Благо Евгения Андреевна, будучи умной и скромной женщиной, ни о чем не расспрашивала. И делала вид, что не удивлялась тому, что по телефону он начал говорить иногда какими-то странными междометиями и явно условными словами, что увлекся чтением книг по физике, а некоторые бумаги стал запирать в сейф.
Им удалось в тот год лишь дважды выбраться в Большой театр, один раз – с супругами Курчатовыми. Давали балет Сергея Прокофьева «Ромео и Джульетта» с несравненными Галиной Улановой и Константином Сергеевым. Игорь Васильевич по дороге в машине шутил, что больше любит оперу, «где поют, а не скачут», приводил слышанный им уже где-то злой сарказм «Нет повести печальнее на свете, чем музыка Прокофьева в балете». Но, кажется, был тоже впечатлен вместе с женой Мариной Дмитриевной и обоими Славскими завораживающим действом.
По дороге обратно Ефим Павлович через автомобильное стекло задумчиво смотрел на Москву. Столица почти очистилась от следов недавней войны. По нарядным улицам гуляла молодежь, в парках играли оркестры – девушки танцевали с офицерами, ездили поливальные машины, троллейбусы и автомобили. Везде что-то строили, восстанавливали. Москва была и похожа, и не похожа на предвоенную, которую он застал – меньше было наивной бравурности плакатов, во всем чувствовался пережитый смертный опыт пяти лет страшной войны. То и дело ковыляли на костылях инвалиды, громыхали подшипники тачек, на которых передвигались по мостовым безногие. Большинство прохожих были бедно одеты, отнюдь не выглядели сытыми. Но глаза многих людей светились надеждой – на будущую счастливую жизнь…
Курчатов еще весной сорок шестого под большим секретом (советские газеты об этом молчали, но Берия счел не лишним ознакомить высший эшелон участников Атомного проекта) показал Славскому сделанные нашими разведчиками фотографии последствий бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. На них были страшные картины тотального разрушения; тени на стене, только и оставшиеся от живых людей.
Ефим Павлович невольно примерял эти чудовищные образы к Москве и внутренне содрогался: надо любой ценой успеть сделать свою бомбу. И не одну – чтобы там в Вашингтоне навсегда заткнулись, оставив даже думки о ядерном нападении! Он, кавалерист и металлург, волею судеб вновь оказался на переднем крае. И не имеет права ударить лицом в грязь…
Мысли его плавно перекинулись на родную Макеевку, где он не был уже четверть века. Чувство вины, как всегда, кольнуло под ложечку: мать вот жива – шлет ему большие письма, а он лишь короткие записки и периодически материальную помощь… Недавно умер брат, а другой погиб на войне, сестра с мужем где-то на Дальнем Востоке. Макеевка с трудом восстанавливается после боев – голодно и бесприютно там сейчас. Заехать бы хоть на пару деньков! Да, где там – с его нынешним статусом свободные передвижения по стране «заборонены».
Славский тяжело вздохнул и взглянул на жену. Та, как всегда, сердцем поняв состояние мужа, молча пожала его большую руку. «Борода», сидевший рядом с шофером, искоса наблюдая эту сценку через зеркальце заднего вида, озорно улыбнулся, но тотчас нахмурился, нетерпеливо забарабанив пальцами по ручке двери трофейного «опеля».
Редкие дни и часы семейного отдыха Славских сокращались до минут. Евгения Андреевна интуитивно чувствовала и по отрывкам фраз мужа понимала, что ему вскоре предстоит некое сложное и ответственное задание по новой работе. И будет оно отнюдь не в Москве. Сам Ефим Павлович тоже это понимал, безошибочно угадывая, что вскоре пошлют его вновь на Урал. Только несколько южнее, чем в войну. Славского ждал новый – «атомный фронт».
Супруги Славские с дочерьми Мариной и Ниной.
[Семейный архив Славских. Публикуется впервые]
Глава 2
Котлован у озера
«Фронтов», как и в Великую Отечественную, в Атомном проекте было несколько. На одном – «урановом» – в Средней Азии и по всей стране, куда добирались геологи, действия шли уже несколько лет. Научная и технологическая битвы кипели в институтах, лабораториях, на предприятиях в разных точках страны. «Учебное сражение» развернулось
