Критика платонизма у Аристотеля - Алексей Федорович Лосев

[предметы] не находятся в отделении [от вещей], так как свойства [чисел], в случае их отделения, не были бы присущи телам. Пифагорейцы, стало быть, в этом отношении не подвергаются никакому [заблуждению]. В отношении же того, что они из чисел создают физические тела, из неимеющего тяжести и легкости – имеющее легкость и тяжесть, – они, по-видимому, говорят об ином небе и иных телах, но не о чувственных.

e) А те, которые делают [число] отделенным на том основании, что аксиомы не могут применяться к чувственности (хотя [эти аксиомы] высказываются правильно и дают душе непосредственный материал), допускают, что числа существуют и что существуют как отделенные; одинаково – и математические величины. Ясно, след., что такое противоположное [нам] рассуждение [само] должно высказывать противоположное [себе] и, кто так говорит, должен решить трудность, о которой шла речь раньше [42]: почему присутствуют в чувственном свойства этого [математического бытия], если [само] оно никак не присутствует в чувственном.

f) Есть же такие, которые думают, что таким природам необходимо существовать на том основании, что точка есть граница и конец линии, эта [последняя] – поверхности, и эта [последняя] – тела [43]. Нужно, очевидно, быть внимательным и относительно этого рассуждения, чтобы оно не оказалось слишком слабым. В самом деле, крайние точки не есть субстанции, но скорее все это – границы [чего-то другого], потому что какая-то граница есть и для хождения, как вообще для движения. Они, след., были бы «чем-то этим», [определенной индивидуальностью], и некоей субстанцией. Но это – нелепо. Однако, если даже [такие субстанции границ] и существуют, то они все должны быть [границами] чувственных [вещей], потому что рассуждение относится [именно] к этим [последним]. Так почему же они должны быть отделенными [44]?

2.

a) Далее, кто-нибудь, не очень склонный легко [удовлетворяться], может спросить относительно всякого числа и математических [предметов]: почему [в них] никак не влияют взаимно предшествующее и позднейшее? Именно, если не существует число [в вышеуказанном смысле] [45], то у тех, кто утверждает только математические [предметы], нисколько не меньше будут [продолжать существовать] пространственные величины, а если и они не существуют, то – душа и чувственные тела [46]. Но, как видно из ее явлений, природа не обладает [таким бессвязным эпизодическим характером, на манер плохой трагедии [47].

b) У тех, кто утверждает идеи, это [рассуждение] избегает [упрека], потому что они создают [протяженные] величины из материи и числа, из Двоицы – длины, из Троицы, – пожалуй, поверхности, из Четверицы, или из других чисел (тут нет никакой разницы), – тела. Однако, – должно ли [всё] это быть раньше именно идеями? Или какой [же] вообще способ их [существования], в чем они связываются с [реально] существующим? Конечно, ни в чем они не связываются, – как и математические [предметы вообще]. Но в отношении их [этих идеальных длин и т.д.] во всяком случае не имеет значения и никакое положение, если кто-нибудь, [конечно], не захочет привести в [физическое] движение математические [предметы] и создавать какие-нибудь собственные мнения [48]. Не трудно же взять какие бы то ни было предположения и расточать [отсюда] слова, придумывая произвольные сплетения [49]. – Итак, эти [философы] допускают ошибку сливая описанным образом математические предметы с идеями.

3.

Те же, которые впервые создавали два числа, одно – относящееся к видам и другое – математическое, никак не объяснили и, пожалуй, не могли бы объяснить, как и откуда должно возникнуть математическое [число] (ибо они его помещают между [числом] видовым и чувственным). Другими словами, если оно – из Большого-и-Малого, то оно будет тождественно с тем идеальным числом, [в то время как, по их учению], оно – из какого-то другого Малого-и-Большого (ибо создает [пространственные] величины) [49а]. Если же пойдет речь о каком-то [еще] другом [Большом-и-Малом], то будет названо большее число элементов. И если существует принцип для того и другого как некое одно, то Единое окажется для этого [двойного] чем-то общим. И тогда нужно спросить: как же Единое [становится] этим множественным, [если] одновременно к тому же, по нему, [по Платону], число не может произойти иначе, как из Единого и Неопределенной Двоицы?

4.

Все это, очевидно, бессмысленно борется с самим собою и с здравым смыслом [вообще], и в этом, похоже, содержится Симонидова «длинная болтовня» [50]. Тут ведь получается длинная болтовня, как у рабов [51], когда они не могут сказать ничего здравого. И сами эти элементы, Большое и Малое, можно подумать, кричат, как будто бы их тащили [за волосы], потому что никаким способом не могут они породить число [иное], чем удвоенное от Единого [52].

5.

Нелепо также (скорее же это – нечто [прямо] невозможное) утверждать становление относительно того, что вечно. Относительно пифагорейцев не может быть никакого сомнения, утверждают ли они становление или не утверждают, – потому что они говорят, что, по образовании Единого (они затрудняются сказать, из поверхностей ли, из красок, из семени или чего другого) [53], тотчас же были привлечены [Единым] ближайшие [области] Беспредельного и получили границу от Предела. Но так как они строят [тут] космос и хотят рассуждать физически, то правильно [будет] так или иначе исследовать их в отношении природы [54] и исключить из нынешнего рассуждения [55]. Мы ведь ищем принципы в неподвижном, поэтому и надо исследовать происхождение таких [неподвижных] чисел.

4. Продолжение.

О Благе и Красоте как принципах.

1.

Итак, они не утверждают становления относительно нечетного, потому что, ясно, становление [у них] относится к чету. Первое же четное [число] некоторые конструируют из Неравного [т.е.] Большого-и-Малого, после их уравнения. Поэтому, необходимо, чтобы им [Большому-и-Малому] неравенство было свойственно раньше уравнения. Если бы они всегда находились в равенстве, то Неравное не было бы раньше, так как ничего не может быть раньше вечного. Поэтому ясно, что они создают происхождение чисел не ради исследования [56] [подлинного их взаимоотношения].

2.

Но содержит в себе трудность и – для легко справляющегося с препятствиями – упрек [вопрос]: как относятся элементы и принципы к добру и к прекрасному [57]? Трудность эта [заключается в том], существует ли что-нибудь из этого [среди принципов], наподобие того, как мы хотим говорить о Добре-в-себе и наилучшем, или – нет, но оно – более позднего происхождения.

a) [Древние] богословы [58], по-видимому, согласны с некоторыми из нынешних, которые отрицают [принципность блага], а [говорят, что] благо и красота появились [впервые] [59] с развитием природы [самого]