Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин

замечательные, вдохновляющие слова великого, как уже тогда было ясно, человека. Для многих также откровением прозвучало впервые, вот так с трибуны произнесенное, словосочетание «урановая бомба». Хотя к 1948 году для всех, работавших здесь, включая заключенных и поварих, уже не было секретом, что и для чего здесь строят. Но все же говорить громко вслух, называя вещи своими именами, было, мягко говоря, не принято. Один физик, работавший на «Базе-10», вспоминал позже, что уже в 1950‐х, будучи в командировке в Москве, ехал в трамвае и хотел выйти на остановке, но, услышав объявление водителя «Кинотеатр «Уран», испугался и инстинктивно проехал мимо.

Но Курчатов был на то и Курчатов, что раздвигал горизонты возможного. Бдительный уполномоченный Ткаченко хотел было сделать «Бороде» замечание, но, увидев, что вместе со всей дирекцией Игорю Васильевичу хлопает и замминистра МВД генерал-полковник Чернышёв, передумал.

Первые графитовые блоки по герметически закрытой галерее спустили под руководством специалистов Курчатов, Музруков и Славский. «Кирпичи» эти 60‐сантиметровой высоты вместе должны были составить колонны высотой 9,2 метра. По периметру их стянули специальными бандажами, а потом обложили стальными плитами. Сверху донизу кладку пронизывали 1,2 тысячи «технологических каналов» – тонкостенных алюминиевых труб, в каждый из которых предстояло загрузить 74 урановых блочка в капсулах из алюминиевого сплава. Между каналами проходили «русла» для проточной охлаждающей воды. Всего же в «Аннушке» было 1124 рабочих ячейки для урановых блоков и разделенные с ними 17 ячеек системы управления и защиты реактора (СУЗ).

Сверху и снизу графитовой кладки монтировали цилиндрические металлоконструкции, а вокруг нее – кольцевой водяной бак. Внизу каналы упирались в разгрузочное устройство, которое по мере работы реактора будет выкидывать по одному блочку из каждого канала. Далее, по технологии, облученные блочки должны падать в резервуар с водой, соединенный с шахтой перегрузки, откуда «перетекать» в транспортную галерею. Пролежав там под водой два месяца для снижения радиоактивности, они по подземному же наклонному каналу «сплавлялись» на завод «Б» для химического извлечения плутония для бомбы.

Укладка графита не обошлась без ЧП – из-за нарушения технологии (как выяснилось при анализе) на втором «венце» вся кладка развалилась. Пришлось ее перебирать заново.

Берия звонил попеременно Ванникову, Музрукову и Курчатову, справляясь, что сделано и есть ли какие «затыки» в работе.

В конце мая закончили основной монтаж оборудования, механизмов и систем контроля, началась наладка. И здесь также полезли огрехи, которые приходилось выправлять. Бригады механиков и электриков, сменяясь, круглосуточно отлаживали устройства регулирования и управления «котлом» – общий щит управления располагался в отдельном помещении на расстоянии от реакторной шахты. Там «рулил» Игорь Васильевич Курчатов со своими сотрудниками.

Прибывший на объект еще в конце осени после тяжелой болезни Борис Львович Ванников ежедневно нагонял на работников страху, угрожая им, что они «не увидят своих детей», если не выполнят задания в срок. И угрозы эти были отнюдь не пустыми. На Ванникова давил грозный Берия, которого в свою очередь чуть ли не ежедневно «прессовал» Сталин, начинавший уже терять терпение.

Почти хрестоматийной стала история с начальником 17‐го стройучастка, инженером института «Проектстальконструкция» Михаилом Абрамзоном, у которого за невнятный доклад на совещании Ванников тут же отобрал пропуск, объявив, что он теперь не Абрамзон, а «Абрам в зоне». После чего инженер месяц для «вразумления» жил в бараке и выполнял строительные работы под конвоем вместе с заключенными. И это был в общем-то легкий случай: некоторых проштрафившихся специалистов после ванниковских совещаний куда-то уводили офицеры МГБ и больше их никто не видел.

Как бы то ни было – дело быстро двигалось к финалу сооружения завода «А». Даже слишком быстро, несмотря на отставание, как «внутри себя» понимали и Курчатов, и Славский, и тот же Ванников: многое не успевали семь раз проверить, а уже нужно было «отрезать». Многое было «сырым», что начало обнаруживаться уже после запуска реактора. Но давление сроками из Кремля было слишком велико. При этом не меньшим было давление «генеральной» безопасностью объекта – в том, смысле не «жахнет» ли он, часом, при запуске (как опасались и при запуске цепной реакции на Ф-1). И здесь огромную роль играла не только высочайшая ответственность каждого работника – от физиков до монтажников, но и гениальная интуиция «Бороды», умевшего идти на оправданный риск и по большому счету не допустившего ни одной критической ошибки. Этот риск, ответственность и крайнее умственное напряжение в полной мере разделяли с Курчатовым и Музруков, и Славский как главный инженер завода.

Рядом ударными темпами вырастал химический завод «Б», и за ним также нужен был глаз да глаз. Там торопились практически так же, как и с «Аннушкой», поэтому исключительную вредность работы не смогли в достаточной мере заранее «купировать» технологически. Все это потом отозвалось переоблучением персонала и ростом количества могил на местном кладбище. Не то чтобы об этом не думали сразу – думали, конечно. Но во главе угла стояло иное: «Даешь цепную реакцию, даешь плутоний!»

В самом начале лета – 1 июня 1948 года – Государственная комиссия приняла комплекс первого промышленного атомного реактора для эксплуатации. Председателем комиссии был Ефим Павлович Славский, и ему пришлось придирчиво проверять документацию, все важнейшие узлы и оборудование, лично осмотреть сотни сварных швов. Ранее вышел приказ Берии, согласно которому начальник строительства Царевский и главный инженер комбината Славский были обязаны ежесуточно заниматься только пуском объекта «А», ежедневно докладывая о малейших проблемах в Кремль. Не вовремя принятые меры могли на этот раз обернуться для обоих весьма плачевно. А у Славского за спиной был уже один «прокол»…

Акт приемки в эксплуатацию объекта «А» базы № 10. 30 декабря 1949 г.

[Центральный архив корпорации «Росатом»]

Сразу после приемки комиссией технологические каналы начали немедленно загружать урановыми блочками. Первый опустили Курчатов, Ванников и Славский. Очевидцы запомнили как бы шутливую реплику «Бороды»: «Если проведем физический пуск и останемся живы, подпишем все бумаги».

Поздно вечером 7 июня последний – 36‐й – слой рабочих блоков был загружен – реактор достиг «критичности», то есть массы урана (36,6 тонны), достаточной для начала цепной реакции. Тянуть с пуском по понятной причине не стали.

В полночь в зале управления собрались кроме Курчатова и людей из его «команды» Ванников, Завенягин, Музруков, Славский. В коридорах дежурили офицеры госбезопасности. Разговоры сменились напряженной тишиной, так что стало слышно дыхание собравшихся у пульта. Момент был исключительно ответственный. И притом небезопасный. Но вера в Курчатова у всех была очень велика. Он сам сел за пульт управления. Стрелка часов подползла к полпервого ночи. «Пуск», – сам себе тихо скомандовал Игорь Васильевич, по высокому лбу которого стекали капельки пота. Опасался он, как признался после, «генеральского