Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин
Стоит заметить, что гамма-излучение на площадке хранилища РАО просто зашкаливало. Поэтому бурить одному рабочему можно было не более 3 минут за смену. Были экстренно мобилизованы сотни бурильщиков. При этом все смены на промышленных реакторах и в радиохимии продолжали работать как обычно – плутоний для следующих бомб нарабатывался и очищался безостановочно.
Но тут вылезла еще одна проблема – «человеческий фактор». Все-таки время изменилось, и методы эпохи Берии уже не были столь действенны. Среди военнослужащих пронеслись слухи о страшной невидимой опасности, разлитой на комбинате. Да и не только слухи: кое-кто уже видел в санчасти сослуживцев и гражданских с зелеными лицами, которых трясло и выворачивало наизнанку. Пришлось находить к ним иные подходы, кроме угроз.
Вот как пишет об этом тот же Михаил Гладышев: «Рабочие-солдаты не хотели идти к месту уборки и очистки. Стояли и молчали, командам не подчинялись, тем более их командиры и не старались добиваться исполнения своих приказаний, сами боялись. Видя такую ситуацию, мы с А.Ф. Лызловым, проходя мимо группы солдат-рабочих, небрежно сказали: «Пошли, ребята». Но и это не помогло. Тогда мы вышли на опасную площадку возле здания 816, закурили и начали разговаривать спокойными голосами, не обращая внимания на солдат. Это помогло. Они начали подходить к нам и приступили к работе» [50. С. 27].
Мыли пожарными машинами из брандспойтов стены и крыши завода «ДБ», сбивали штукатурку. Бульдозерами снимали слой «грязной» земли и вместе с радиоактивным строительным мусором увозили и захоранивали в могильники. Дезактивировали загрязненное оборудование, многократно мыли помещения, сжигали одежду работавших в зоне заражения и всякие мелкие вещи.
Чистить пришлось и город атомщиков: «грязь» заносили туда на колесах автомобилей, с одеждой, обувью. Работы по дезактивации комбината и его ближайших окрестностей растянулись на два года. В ликвидации последствий аварии было занято около 10 тысяч человек, работавших посменно круглые сутки. Большую часть ликвидаторов пришлось потом выводить с производств, связанных с радиацией – комбинат, как некий молох, «перерабатывал» своих работников. Точных данных о количестве умерших спустя какое-то время в результате переоблучения или получивших инвалидность в результате этой аварии, неизвестно. ЧП было строго засекречено, болевшим людям ставили самые разные диагнозы.
В том жарком октябре Славский с Семеновым (который позже станет его замом) «разруливали» ситуацию по всем азимутам. Одним из них была срочная эвакуация жителей тех населенных пунктов, куда дотянулся ВУРС. Ефим Павлович несколько раз связывался по этому поводу с самим Хрущёвым, Серовым, Челябинским обкомом и исполкомом, утрясая административные, правовые вопросы, а также аспекты обеспечения строгой секретности.
Операция по массовому переселению – фактически изгнанию людей из родных мест в мирное время – выдалась нешуточной. И весьма нетривиальной: ведь внятно объяснить, почему людей выселяют, сжигают их дома и вещи, уничтожают скот, жителям не разрешалось. И реакция на это бывала разной.
Вспоминает ветеран ПО «Маяк» Геннадий Васильевич Сидоров: «Кроме того, что наша группа уничтожала деревни, попавшие в Восточно-Уральский след, мы изымали у людей «грязную» одежду, обувь, выдавали новые. Уничтожали «грязные» зерно и сено, которые были заготовлены в хозяйствах, проводили дозиметрический контроль домашних вещей.
Люди не понимали, почему их заставляют переезжать на новое место жительства, бросив всё, что нажито. Одни плакали, другие пытались сопротивляться. Когда мы приехали в Русскую Караболку, то там ещё не всех жителей выселили. Заходим в один дом, а там подвыпивший парень на нас кинулся с ружьём: «Убирайтесь, а то буду стрелять!» Мы ушли, но через несколько дней семью из этого дома всё же выселили. В деревне Тыгиш был случай, когда старики написали своему сыну в Свердловск, чтобы он приехал. Мы заходим в дом, а он стал требовать у нас документы: «На каком основании выселяете родителей?» Но слушать нас не стал и схватился за топор. Еле ноги унесли (…).
Обычно мы поджигали сухие берёзовые веники, которые висели в домах, и огонь быстро занимался. На одном доме я не нашёл веников, пришлось разводить костёр внутри дома. У нас были только спички, и костёр всё не занимался. Долго провозился, выскочил на улицу – а там вся улица полыхает. Куда бежать? Где ребята из группы? Не мог сориентироваться: кругом огонь. Побежал по улице через пожарище, чуть не задохнулся в дыму. Но удалось выскочить за деревню» [118. С. 15].
Очевидцы вспоминают, что спокойней всего с насиженными местами расставались жители башкирских деревень. Стоит добавить, что, как и при переселении людей из запретной зоны комбината № 817, переселенцам строили новые дома, выплачивали большие компенсации за утерянное имущество. Правда, многие из них до переезда успели получить значительные дозы радиации – болели потом и становились инвалидами, рано умирали. В том числе дети. И это тоже оказалось платой за «ядерный паритет». Платой «незапланированной» и особенно тяжелой.
Кыштымская авария стала серьезным звонком-напоминанием о том, что в атомной отрасли нельзя расслабляться и почивать на лаврах – регламентная дисциплина и личная ответственность каждого работника отрасли должны быть высочайшими.
Другой урок заключался в том, что с радиоактивными отходами надо разбираться по-серьезному. Именно тогда Славский вместе с Курчатовым и Александровым инициировали исследовательскую программу по переводу РАО в твердую форму, в частности – методом остекловывания, как это делается сегодня на «Маяке».
Директор комбината № 817, главный инженер и главный технолог (в отличие от директора ЧАЭС Брюханова, главного инженера Фомина и его зама Дятлова три десятилетия спустя) фактически отделались легким испугом – перемещением на другие предприятия и выговорами. При этом директор Михаил Демьянович проявил мужество, беря всю ответственность за случившееся на себя. Пятилетием раньше, наверное, получил бы срок… Но Берии уже не было, и министр Средмаша сделал все, чтобы этот квалифицированный и мужественный человек, фронтовик, участник Сталинградской битвы остался в отрасли, принося ей пользу. Тем более что «по определению» часть вины за аварию была и на Славском, несмотря на совсем недавнее назначение министром. Ведь в качестве замминистра он курировал «Сороковку», а значит – недоглядел, «проморгал». Отчасти компенсируя эту «проруху», Ефим Павлович исключительно четко и грамотно организовал процесс ликвидации последствий аварии. Что касается отсутствия немедленных жертв, то здесь в определенном смысле здесь повезло: в эпицентре взрыва не было людей, ветер дул мимо больших городов. Ну а жертвы отсроченные пошли в «небесную статистику»… Много их было среди самоотверженных ликвидаторов аварии. Не зря им поставлен в Озёрске памятник, а некоторые улицы носят фамилии
