Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург
В первом, американском, издании роман посвящен памяти его сестры Эльфриды — тоже знак того, как волнует писателя, затрагивая его лично, эта тема. После первых аутентичных публикаций о преступлениях в нацистских концлагерях и тюрьмах Ремарк глубже и, главное, значительно раньше, чем большинство немцев, распознает чудовищную аморальность содеянного в гитлеровские времена. Поэтому с литературно-исторической точки зрения «Искру жизни» можно с полным правом поставить рядом с романом «На Западном фронте без перемен». Как и в конце 1920-х, Ремарк фокусирует свое внимание на явлении исторического масштаба и — вопреки неоднократным попыткам представить его сочинителем развлекательных вещиц — в очередной раз доказывает свою замечательную способность реагировать на политические события, сотрясающие основы современных человеческих сообществ. Первая мировая война лишила европейцев страстно лелеемой веры в прогресс и всесилие разума, и именно Ремарк публикует через десять лет после Компьенского перемирия самый знаменитый антивоенный роман того времени. Совершенные в концлагерях преступления окончательно подорвали, казалось бы, непоколебимую веру человека в человека, и Ремарк вновь, раньше своих собратьев по перу, пишет потрясающий роман о страданиях людей в «лагерном аду». Описывая то, что и описать-то вроде бы невозможно, рассказывали о царившем в немецких концлагерях терроре Анна Зегерс, Примо Леви, Хорхе Семпрун. При этом книги Леви и Семпруна автобиографичны, их авторы были узниками лагерей смерти. В романе Анны Зегерс «Седьмой крест» жизнь и гибель заключенных в концлагере — только один из аспектов и исходный пункт истории о Георге Гейслере. В «Искре жизни» концлагерь сделан эпицентром действия, и автор романа его, что называется, «не прошел». Наряду с темой, к которой обратился Ремарк, именно этот факт рассматривался как «нарушение табу», вызывая у немцев приступ яростного неприятия. Да, в «отсутствии присутствия» тоже причина того, что творчество одного из выдающихся немецких писателей XX столетия не нашло до сих пор признания в той мере, которой оно, несомненно, заслуживает. Мы еще коснемся других возражений, на которые натолкнулась «Искра жизни» после своего появления в Германии. Но уже здесь скажем, что воспоминания выживших узников концлагерей, опубликованные в более поздние годы и рассказывающие нам о поведении жертв и их палачей, подтверждают: Ремарк сумел рассказать о том, что творилось в нацистских концлагерях, с высочайшей степенью достоверности почти сразу же после окончания войны.
Ремарк прекрасно понимал, что он взялся писать на крайне взрывоопасную тему. Отбросив первый вариант, он берется в начале 1948-го за второй. Однако на сей раз сперва упорно и кропотливо исследует материал. Отличным подспорьем служит ему при этом книга Ойгена Когона «Государство СС», о которой Ханс Вернер Рихтер писал: «Внешнее устройство концлагерей, их внутренняя структура и организация, доставка узников, причиняющая им нестерпимые муки, работы, наказания, питание — все это описано с такой будничной деловитостью, включающей в себя отказ от дешевых эффектов, что ее следует назвать прямо-таки шедевральной...» Когон сам долго был узником Бухенвальда и дал своей книгой первый исторический анализ немецких концлагерей как системы. И, конечно же, Ремарк внимательно слушал рассказы людей, которые приезжали к нему, в Аскону, чтобы поделиться с ним воспоминаниями о пережитом в концлагере.
А вот родившийся в Голландии пианист Лео Кок жил в Асконе еще до войны. После нападения Германии на Францию он присоединился к Сопротивлению, попал в плен и оказался в концлагере Бухенвальд. Там он выжил, приехал снова в Аскону и держал там антикварную лавку, в которой любил бывать и Ремарк. Кок был человеком молчаливым, со следами страданий, причиненных ему в заключении. Но он раскрывался перед писателем, подробно рассказывая о лагерной жизни, о тех, кого там истязали, и о тех, кто истязал, вешал и расстреливал. Писатель внимал пианисту, так или иначе врабатывая услышанное в свою историю.
Действие романа происходит в последние месяцы войны. В концлагере близ городка Меллерн вот уже десять лет живет и страдает заключенный под номером 509. Он достиг самой низкой ступени здешнего обитания, обретается в Малом лагере, в последнем кругу Ада. Тому, кто переведен сюда из Большого (трудового) лагеря, не на что больше надеяться, его ожидает голодная смерть. «В конце концов иссякла и эта ненависть. Борьба за корку хлеба стала важнее, чем все остальное. Этого требовала и выстраданная истина: ненависть и воспоминания так же разрушают борющееся со смертью “я”, как и боль. 509-й научился уходить в себя, забываться и не думать ни о чем, кроме того, как продлить свое существование еще на полчаса, на час, на день»[80].
Роман начинается с описания первой бомбардировки Меллерна союзнической авиацией. С холма, на котором расположен лагерь, 509-й смотрит на пылающий город и отчаянно пытается погасить в себе вспыхнувшую надежду на то, что войне скоро придет конец, ведь надежда эта отбрасывает его назад, в «нормальную жизнь», которая в его положении слишком часто оборачивалась гнусным обманом. Вольтова дуга повествования возникает и сохраняется в следующих главах между неотвратимо приближающимся крахом гитлеровского режима и нарастающим сопротивлением, которое узники концлагеря оказывают команде свирепых эсэсовцев-охранников. «Наши жалкие крохи непокорности — это все, что у нас осталось».
Ремарку мало показать, каким изощренным и, следовательно, страшным телесным и душевным страданиям, пыткам, издевательствам, унижениям подвергается человек, оказавшийся во власти утративших человеческий облик, озверевших охранников. Обновляя гуманистический посыл своих антивоенных романов и романов об эмиграции, он доказывает, что достоинство человека остается неприкосновенным до тех пор, пока он не сдается, пока не прекращает его отстаивать. Имея в виду текст на обложку книги, он пишет в издательство «Кипенхойер и Витч»: «Считаю важным подчеркнуть, что книга не столько обвиняет, сколько утверждает волю человека к жизни, победу его духа».
Все то, о чем мы позже узнаем из воспоминаний выживших узников и исследований социологов, есть уже в изображении лагерной жизни у Ремарка: муки голода, отсутствие элементарной гигиены, переполненные бараки, груды трупов и омерзительный способ их удаления, зверские наказания, дарвинистская борьба за выживание. Есть «мусульмане», смиренно ожидающие своей смерти, есть героизм и «трусость» тех, кто истерзан и, кажется, лишен всех признаков человеческого достоинства. Будущее суживается до обладания коркой хлеба, вопрос о жизни или смерти решается в ближайшие секунды и минуты. Уже через пару лет после крушения Третьего рейха Ремарк проанализировал «организацию террора» (Вольфганг Софский) с ужасающей ясностью.
Рисуя образ садиста в
