Модель. Зарубежные радиопьесы - Петер Хакс

А д в о к а т. То, что он сознается в убийстве, так тонко придуманном нашим прокурором, психологически вполне объяснимо.

Т р а п с. Единственное объяснение — это то, что я совершил преступление.

А д в о к а т. Достаточно взглянуть на обвиняемого, чтобы убедиться в его простодушии. Он наслаждается нашим обществом, тем, как его здесь уважают, любят и даже восхищаются его красным «Студебеккером». Поэтому и мысль о том, что он совершил образцовое, отнюдь не банальное преступление, начала ему нравиться, вошла в его сознание, отяжелевшее от «нефшателя», бургундского и замечательного коньяка 1893 года. Естественно, что он не желает, чтобы его преступление снова стало чем-то будничным, мещанским, обыденным, одним из тех мелких, событий, которыми так богата наша жизнь, ставшая хаосом, ибо закат цивилизации привел всех к потере веры, добра, религиозных устоев, к отчуждению людей. Смятение, одичание — вот результат этого процесса. Маленькому, одинокому человеку не светит больше путеводная звезда. Общее падение нравственности в эпоху, когда царит закон кулака и право сильного, — вот то, что заставляет рассматривать нашего добряка Трапса не как преступника, а как жертву своего времени.

Т р а п с. Но это не меняет того, что я убийца.

А д в о к а т. Трапс не исключение. Когда я говорю, что не считаю его способным убить, это не значит, что я хочу доказать его полную невиновность, — наоборот. Он много грешил и ошибался, нарушал супружескую верность, хитрил и мошенничал, пробивая себе дорогу. Нельзя, однако, считать, что вся его жизнь состояла из прелюбодеяний, обмана и мошенничества. Нет, у него есть свои хорошие стороны, свои добродетели. Он благородный человек и лишь слегка подточен пороком. Именно поэтому он неспособен причинить большое зло, совершить заранее обдуманное преступление. Теперь, пытаясь преодолеть собственную слабость, Трапс хочет доказать, что он преступник.

Т р а п с. Вы ошибаетесь, господин адвокат, все наоборот. Прежде я воображал, что я невиновен, а теперь я прозрел и вижу, что я виновен.

А д в о к а т. Взглянем на дело Гигакса трезво, объективно, не увлекаясь мистификациями прокурора, и мы убедимся, что старый жулик был сам виноват в своей смерти. Нам всем хорошо известны причины болезней дельцов и воротил: вечное беспокойство, суета, разбитые семьи, расстроенные нервы. Это легко доказуемо. Я хочу задать моему клиенту только один вопрос. Обвиняемый, какова была погода в тот вечер, когда скончался Гигакс?

Т р а п с. Страшный ветер, господин защитник. Деревья вырывало с корнем.

А д в о к а т. Прекрасно. Вот вам и внешний толчок, который способствовал этой смерти; мы знаем по опыту, что при сильном ветре происходят массовые инфаркты, коллапсы, эмболии.

Т р а п с. Но дело же совсем не в этом!

А д в о к а т. Дело именно в этом, дорогой господин Трапс. Речь идет об обычном несчастном случае, из которого пытаются состряпать убийство и доказать, что не случай, а дьявольски хитрый расчет привел Гигакса к смерти. Понятное желание, но, увы, не имеющее под собой никакой реальной почвы. Конечно, мой клиент поступил жестоко, но он жил по законам делового мира. Я верю, ему часто хотелось убить своего шефа, но что только не лезет нам в голову, мало ли чего мы не совершаем в мыслях своих, но только в мыслях, замысел не был осуществлен и не может быть доказан. В конце концов, понятно, что обвиняемый хотел разозлить Гигакса этим досадным известием об измене его жены. Боже мой, но сам Гигакс был жестоким, безжалостным хозяином, бесстыдно эксплуатировавшим своих подчиненных. И зачем вменять в вину нашему другу Трапсу, что он больше не посещает вдову Гигакса? Ведь их отношения никогда не были настоящей любовью! Нет, господа, я считаю абсурдом обвинять моего клиента еще и в этом, но еще больший абсурд в том, что он сам вообразил себя убийцей. Я считаю, что кроме автомобильной аварии он пережил еще вторую, психологическую аварию. На основании всего вышесказанного я требую оправдания Альфредо Трапса.

Т р а п с (вне себя). Господа, я хочу сделать заявление!

С у д ь я. Слово имеет обвиняемый.

Т р а п с (тихо). Я с величайшим негодованием выслушал речь моего защитника, выступление же прокурора потрясло меня до глубины души. У меня нет никакого желания высказываться по поводу той клеветы, которую возвел на меня адвокат, но в речь прокурора мне хочется внести несколько мелких уточнений, которые могут помочь торжеству правосудия. Так, госпожа Гигакс приняла меня в тот вечер не в купальном халате, а в темно-красном кимоно; инфаркт Гигакса случился не в передней, а в загородном доме, откуда его привезли в клинику и положили в кислородную палатку, где он и умер. Но все это, как я уже сказал, не имеет решающего значения. Главное, я — убийца. Переступая порог вашего дома, я еще не знал, что я убийца, и не хотел этого знать, а вот теперь знаю. Я не смел об этом, честно говоря, думать, я трусил, а теперь у меня хватает мужества признать свою вину. Я виновен. Это поражает меня самого. Моя вина открылась мне, и это сжигает мне душу. Больше мне нечего сказать. Прошу суд вынести мне приговор.

С у д ь я. Дорогой Альфредо Трапс, вы стоите перед лицом частного суда. В этот торжественный момент я считаю своим долгом обратиться к вам с вопросом: признаете ли вы законным наш приговор, вынесенный не государственным, а частным судом?

Т р а п с. Я признаю ваш приговор справедливым.

С у д ь я. Прекрасно. Я подымаю рюмку, наполненную золотистым коньяком 1893 года. Ты совершил убийство, Альфредо Трапс, хотя в твоих руках и не было оружия, но весь механизм мира, в котором ты живешь, способствовал этому преступлению. Я не считаю доказательным утверждение прокурора, что ты действовал преднамеренно. Ты убил только потому, что для тебя естественно поступать беспощадно, припирать врага к стенке, идти напролом, не думая о последствиях. В том мире, через который ты проносишься на своем красном «Студебеккере», это не имело никаких последствий. Но ты пришел к нам, в нашу тихую, маленькую, белую виллу, и мы, четверо старых людей, показали тебе твою жизнь, осветили ее ярким светом подлинного правосудия. Да, я знаю, хорошо знаю, что наше правосудие выглядит странно, оно сквозит в улыбках на изборожденных морщинами лицах, отражается в монокле дряхлого прокурора, в пенсне поэтически настроенного адвоката, в усмешке беззубого рта пьяного судьи, сверкает на багровой лысине тучного отставного палача. Да, это странное, фантастическое, отставное правосудие, но и в таком виде оно — правосудие, во имя которого я приговариваю тебя к смерти, мой дорогой, бедный Альфредо Трапс!

Т р а п с (тихо, растроганно). Спасибо. Благодарю вас от всей души.

С у д ь я. Палач, проводите осужденного в комнату для приговоренных к смертной казни.

П и л е. Чудесно.

П р о к у р о р. Превосходный вечер, веселый, божественный вечер.

С у д ь я. Хорошо сыграли.