Модель. Зарубежные радиопьесы - Петер Хакс

Р о з и т а. Вы уже говорили, дона Катарина: будто стали ближе к богу.

К а т а р и н а. Как невыразимо глупо это звучит, когда ты это говоришь!

Р о з и т а. Да так же глупо, как… (В испуге замолкает.)

К а т а р и н а. Что?

Р о з и т а. Нет, ничего.

К а т а р и н а. Ты иногда совсем распускаешься.

Р о з и т а (простодушно). Ой, что вы, боже упаси!

К а т а р и н а. Почему пятна на одеяле? Кругом грязь, запустение. Ни за чем вы не смотрите.

Р о з и т а. Это красное вино, дона Катарина. Со вчерашнего дня.

К а т а р и н а (упавшим голосом). Красное вино? Я сама?

Розита молчит.

И сколько же?

Р о з и т а. От двух литров осталось на донышке.

К а т а р и н а (печально). Ну хоть на донышке. (Пауза.) Самое странное, что поначалу я просто не могла его слышать. Затыкала себе уши.

Р о з и т а. Прибой?

К а т а р и н а. В нем воплотилось для меня мое изгнание. Ах, у меня в ушах еще звучал радостный смех, раздающийся из королевского дворца, нежный шепот в аллеях парка, стихи…

Р о з и т а. Сегодня у нас стихотворение «На берегах Мондего поэт вспоминает свою Натерцию».

К а т а р и н а. Но двадцати семи лет достаточно, чтобы треск адского пламени превратить в усыпительный лепет господнего всепрощения.

Р о з и т а (неуверенно). Это из какого-нибудь сонета?

К а т а р и н а. Чтобы ненависть превратить в любовь.

Р о з и т а. А любовь, — если позволите спросить?

К а т а р и н а. Нет, не позволю. (Плачет.)

Р о з и т а (растерянно). Дона Катарина!

К а т а р и н а (спокойным голосом). Какое стихотворение?

Р о з и т а. Третье из второго тома.

К а т а р и н а. Не притворяйся, будто ты умеешь читать! Педро с тобой замучился.

Р о з и т а. Да и вы не меньше его, дона Катарина.

К а т а р и н а. Я понимаю, дитя мое, что читать наизусть стихи — не совсем обычное занятие для камеристки. Стань к шкафу.

Р о з и т а. И взгляд в окно на море.

К а т а р и н а. Да не говори ты этого, Розита, ты делай!

Р о з и т а.

«Семь струй в реке — семь дней с тобой в разлуке!

Средь волн, стремящих к морю свой напор,

Они — ничто, твержу себе в укор,

Спасаясь тщетно от душевной муки.

И вновь семь дней невыносимой скуки,

Их не согрел твой поцелуй иль взор —

И вот кляну судьбины приговор,

И горестны любовных жалоб звуки.

Натерция! Ты мерой стала мер,

И в этой мере все: и мирозданье,

И вздох, и взгляд, и радость, и страданье.

Что смена дней, движенье звезд и сфер!

Вне милых глаз я бытия не мыслю,

От милых губ я жизнь и вечность числю»[1].

К а т а р и н а. Вечность, да. Но двадцать семь лет!

Р о з и т а. Трудно говорить то, чего не понимаешь.

К а т а р и н а. Оттого что ты не понимаешь, у тебя и получается. Ты читала великолепно, дитя мое.

Р о з и т а. Это только из-за шкафа, и еще что я косилась на море.

К а т а р и н а. Кстати, почему ты говоришь, что не понимаешь? Чего тут не понимать?

Р о з и т а. Я не понимаю чувств, которые зарифмованы.

К а т а р и н а (озадаченно). Ах вот как. (Пауза.) Нет, ты положительно распускаешься. Слугам не пристало иметь такие мысли.

Р о з и т а. Прошу прощения, дона Катарина.

К а т а р и н а. Да чего уж там. Продолжим этот подрывной разговор. Стало быть, рифмы…

Р о з и т а. Да, и Натерция тоже. Почему он говорит «Натерция», когда вас зовут Катариной?

К а т а р и н а. С годами я сама начала сомневаться — не зовут ли меня и впрямь Натерцией?

Р о з и т а. А тогда?

К а т а р и н а. Да, конечно, тогда меня еще звали Катариной. Будем рассуждать по порядку, дитя мое. Рифмы и Натерция — это две совершенно разные проблемы. Нельзя их смешивать. Рифма — это преодоление природы.

Р о з и т а (непонимающе). Ага.

К а т а р и н а. Дело в том, что человеческая нравственность начинается там, где тварь господня возвышается над примитивной, грубой природой. Ну что такое чувства? Трется тело о тело — это и скотницы, и мельники могут. А вот когда чувства начинают рифмоваться, Розита, — это совсем другое дело.

Р о з и т а. Ага.

К а т а р и н а. Понятно тебе?

Розита молчит.

Я так и читаю вопросы в твоих дерзких глазах. Как бесстыдно смазливое лицо, когда оно смотрит на постаревшее, как оно грубо! Вообрази, что я зажимаю себе нос и подбираю платье, спускаясь по лестнице во двор, где чавкают свиньи у корыта и на землю шлепаются катыши мулов.

Р о з и т а. Конечно, у нас одна только природа и есть, дона Катарина.

К а т а р и н а. Да у меня тоже, Розита, у меня тоже. Не обижайся.

Р о з и т а. А что касается свиней — так их сами же держат в грязи, а потом ругают за вонь.

К а т а р и н а (не слушая ее). Нет, рифмовать я не умею. Тоже не умею. Что я такое? Ничто, а если что-то и представляю собой, то лишь благодаря ему, из-за него, возле него… вдали от него.

Р о з и т а (сочувственно). Бедная дона Катарина.

К а т а р и н а. Хорошо, хорошо. Это все оттого, что я позволила тебе рассуждать о рифмах. Я сама не подозревала, насколько опасна эта тема.

Р о з и т а. А Натерция?

К а т а р и н а. Боюсь, что и здесь… Но попробуем. Убери поднос и начинай меня причесывать! Что ты скажешь о моих волосах?

Р о з и т а. Они еще очень красивы.

К а т а р и н а (недоверчиво). Да? А мне кажется, они выглядят так, будто в них уже завелась моль.

Р о з и т а. Все-таки кое-какой толк в прическах я знаю.

К а т а р и н а. Это твой способ рифмовать.

Р о з и т а (с радостным смехом). Да, дона Катарина.

К а т а р и н а. Натерцией же он называл меня для того, чтобы никто не знал, что речь идет обо мне.

Р о з и т а. Ах, этого никто не знал?

К а т а р и н а. Сначала никто.

Р о з и т а. А если он так и не показал никому этих стихов?

К а т а р и н а. Розита! Разве бы он стал тогда величайшим поэтом Португалии? Разве бы мы сидели здесь и рассуждали о нем?

Р о з и т а. Нет, но зато у вас, наверное, были бы дети и внуки. (Поспешно, будто желая загладить сказанную фразу.) Я могу себе это представить. Это как если бы курица яйцо снесла. Зачесать повыше?

Катарина испускает крик.

Я сделала вам больно, дона Катарина?

К а т а р и н а. Я увидела чашку в зеркале.

Р о з и т а (поспешно). А что если вам попробовать переменить прическу?

К а т а р и н а. Это чашка с лилиями.

Р о з и т а. Если поднять волосы с боков…

К а т а р и н а (резко). Я говорю о чашке.

Р о з и т а (смущенно). Да, да, я слышу.

К а т а р и н а. Ну и что?

Р о з и т а. Да, это чашка с лилиями.

К а т а р и н а. А я велела — с розами. Разве Педро тебе не сказал?

Р о з и т а. Возможно, госпожа.

К а т а р и н а. Возможно?

Р о з и т а. По правде говоря, невозможно. Чашку с розами разбила моя предшественница.

К а т а р и н а. Твоя предшественница? Ты у меня уже пять лет. Стало быть, я по меньшей мере пять лет живу