Модель. Зарубежные радиопьесы - Петер Хакс

Захлопывается дверца, машина трогается. Снова звук шагов по лестнице.

Ну, слава богу, уехала, через два часа она уже вернется, и, насколько я ее знаю, она вряд ли будет об этом долго распространяться. Но и слез тоже не будет. Наверняка сделает вид, как будто все это в порядке вещей.

Он входит в комнату. Внезапно — шум ярмарочного гулянья. Звонит колокол, слышна карусельная шарманка: одна и та же музыкальная фраза в очень быстром темпе. Нарастающий вой сирены.

З а з ы в а л а. Внимание, внимание, внимание! За тридцать пфеннигов — полет вокруг земного шара.

О н. Опять эта карусель.

З а з ы в а л а. Милости прошу, уважаемые!

О н. Куча обормотов в соломенных шляпах. Далась им всем эта центрифуга!

З а з ы в а л а. Путешествие вокруг света и к тайнам океанских глубин!

Звон колокола.

О н. Уже в третий раз в этом году! Можно подумать, что во всей округе нельзя найти другого места для ярмарки. (Закрывает окно. Тишина. После непродолжительной паузы.) Теперь все наладится. Ей надо будет лечь, поесть, наверное, чего-нибудь, выспаться. Субботу и воскресенье отлежится, а в понедельник на работу пойдет. Да нет, в понедельник это у нее не получится. И спешка тут совсем ни к чему. Но это хорошо, что у нее какие-то планы. Она очень цеплялась за эту мысль — в понедельник непременно снова пойти на работу. Понедельник, вторник или там среда — какая разница. Главное, все это будет уже позади.

Однако жарища тут. И дождя не предвидится. А окно не откроешь из-за этого балагана на улице.

Хорошо бы все-таки пошел дождь. Провались ты пропадом, все это… это… Хильда обязательно бы сказала: «Как его там»… Она всегда так говорит, если ей ничего не приходит в голову. Малейший затор в извилинах, и пожалуйста, вместо любого слова у нее «как его там». Полезно и удобно всегда иметь дома «как его там». Нет, не так. «Всегда под рукой», вот как это должно правильно звучать. «Всегда под рукой как его там». (Нервничает.) Ну, хорошо, все хорошо, все уже хорошо. Чушь собачья.

Насвистывает сквозь зубы какую-то размытую, стертую до неузнаваемости мелодию. Потом снова начинает говорить.

«Под молочно-стеклянным небом встреча с огненной дамой». Вот, хорошо, теперь хорошо. Parlando![5] Речитатив. Все странное — речитативом. Современное стихотворение не декламируют, его просто произносят. Возникновение образа в тишине.

«Old-fashioned Romeo

told me something

about a burning lady»[6].

Точка. Абзац. А теперь образ, реальный и ошарашивающий.

«В толчее среди загорелых курортников

этот чиновник смотрится как покойник…»

Ну как, хорошо? (Неуверенное, брезгливое бурчание. Неожиданно громко.)

Да хватит наконец! Довольно! (Снова начинает ходить по комнате.)

Нет, плакать она не будет. Она же приняла мою формулировку. «Нежелательное». Вот так, коротко и ясно: нежелательное! Это ее собственное решение. Ведь я что ей сказал? Никто не может тебя заставить, дорогая. Но, пожалуйста, учти, что потом, когда ты еле ноги будешь таскать, уже ничего нельзя будет сделать. Я боялся, что с течением дней ее сопротивление будет расти, что оно будет расти вместе с нежелательным в ней. Сперва колебания, потом проволочки, а потом вдруг — разъяренная тварь в своем гнезде, с которой уже особенно не поговоришь. Тварь с распущенными перьями, бац в лицо, бац в глаза, так-то вот. Только сделай одно неловкое движение, только попробуй — и сразу на тебя кинется что-то стремительное, клекочущее, бьющее крыльями. Наседка, защищающая свой выводок. Да, в один прекрасный день так бы все и было. За этой ее покорностью, за всей этой ее пассивностью что-то крылось, казалось, что-то в ней там собирается, накапливается. А ведь посмотреть на нее, и не подумаешь, что она на такое способна. Но я-то чуял это, я старался не пускать ее вглубь, держать на поверхности, я глушил все это разговорами и говорил, говорил, говорил, господи, целых два месяца я только об этом и говорил. Когда она на меня смотрела, лицо у меня становилось как каменное. С этим надо было кончать, самое время.

Ну а потом, вдруг бы он сказал, что сделать уже ничего нельзя? Что для вмешательства уже слишком поздно? Я и так хотел ее обмануть, послать на три недели раньше. Но это бы ее насторожило, она бы не поверила. Нет, это было бы неправильно… и подло. А у меня хватило бы мужества? Как у нее?

Давай, давай, как мужчина мужчине. Ты же можешь ответить что угодно. Потешь свое самолюбие, скажи: да! Вот так, это я понимаю, это звучит гордо, не правда ли? Или скажи: нет! Тебе же льстит, что ты можешь быть таким циничным наедине с собой. И так и эдак, что в лоб, что по лбу. Это все только мыслительные процессы, голубчик, а она-то тем временем давно уже в такси.

Она выглядела такой беспомощной за стеклом. Как в клетке. В неволе, но зато с избытком снабжена в дорогу моими речами. Транспортируйте ваших любимых в специальных контейнерах с автоматическими замками. Надежно, удобно и всегда к вашим услугам. А на лоб я ей наклеил табличку с точным адресом: «Бергерсхоэ». Для доставки.

Вообще-то нарядный дом. Построен в начале тридцатых годов, тогда все почему-то любили красить двери в лимонный или небесно-голубой цвет. И район очень миленький. Когда мы наконец раздобыли адрес и она туда пошла с ним договариваться, я остался ждать в скверике, возле клумбы. Маленький фонтан, правда выключенный, газон, цветы, кустики подстрижены, елочки, ракитник, все безупречно ухожено, просто мечта для отставных чиновников, им ведь вынь да положь их Баден-Баден прямо у крыльца. И я подумал — вдруг сейчас появится такой вот пенсионер, влача с собой итоги жизни, трость и таксу, и подсядет — «Извините, я не помешал?» — и заведет разговор, кивнув в сторону двух дроздов на газоне: «Милые птички, но в прошлом году у меня на участке клубники как не бывало». И тут я увидел ее, она шла ко мне своей слегка шаркающей походкой, и правое плечо у нее опять было опущено. Боже мой, я же ее совсем забыл, и теперь она шла ко мне через улицу ожившим воспоминанием, роковой тенью прошлого, дама тринадцати месяцев, которые давно миновали, чужая фигура на тротуаре, вот она переходит улицу, вот уже шуршит гравий под ее ногами, она приближается к клумбе, и тут меня что-то подбрасывает со скамьи, словно