Город пробужденный - Богуслав Суйковский
Бомилькар вырвал стилет вместе с клоком прекрасных, густых волос. С уст застигнутой врасплох женщины вырвался крик боли.
— А это что? Я предупредил: кто прячет оружие — за борт! Ты, сука, ты, блудница, ты, потаскуха! Я научу тебя насмехаться над моими приказами!
Каждый выкрик сопровождался ударом по лицу, резким, болезненным. Арифрон, тут же подскочивший, сноровисто выкрутил девушке руки за спину и обездвижил ее, а Бомилькар бил со всей силы. Что еще хуже — он при этом смеялся, и крики боли, издаваемые жертвой, казалось, лишь подстегивали его.
Через мгновение он вернулся на прежнее место у двери, откуда ему лучше всего было видно всех пассажиров — ошеломленных, перепуганных, все еще ничего не понимающих.
— Это был небольшой урок. Эту глупую девку следовало бы выбросить за борт, но я прощаю ее, ибо такова моя воля. А может, и для чего-то другого, о чем вы еще узнаете! Но сейчас не время для мелочей. Чувствуете, как неровно идет галера? Гребцов у нас мало. Вернее, пока гребут лишь мои надсмотрщики и люди из экипажа. Пора уже освободить их и начать плыть нормально.
— Так почему же ты этого не делаешь, Бомилькар? — спросил Эшмуназар, стоявший ближе всех и все еще относившийся к владельцу галеры с пренебрежением и высокомерием. — Мы ведь должны как можно скорее…
Он взвизгнул, хлестнутый кнутом Арифрона. Бомилькар даже не взглянул на богача, перед которым когда-то лебезил.
— Не разговаривать без моего разрешения! Запомните это! Кажется, вы уже поняли ситуацию?
Когда никто не ответил, а на лицах отражались лишь ужас и изумление, он коротко рассмеялся и приказал:
— Отдать свои сумки и прочие узелки! Арифрон, забрать и запереть в моих сундуках! Молчать! — взвизгнул он, подавляя робкий ропот протеста и сопротивления. — У кого найду хоть крупицу золота, тот повиснет за ногу на мачте! Да, отдавать все: кольца, ожерелья, серьги, что там у кого есть!
— Но, Бомилькар! — начал было Эшмуназар, в возмущении забыв о полученном уроке, и тут же опомнился, с криком ужаса закрывая голову руками.
— Молчи, пес! — бросился к нему Бомилькар. — Ты осмелился растерять золото! Мое золото! Столько талантов! Ты, жирный, мерзкий боров! Арифрон! За борт эту падаль! Эту кучу навоза!
Еще не понимая, еще не в силах понять, что все это происходит наяву, они видели, как вооруженные помощники Арифрона хватают и выволакивают скулящего толстяка на смерть. Лишь донесшийся с палубы вопль чудовищного ужаса, внезапно оборвавшийся, и возвращение равнодушных палачей заставили их осознать правду.
А Бомилькар, светлея лицом по мере того, как бледнели лица его «пассажиров» и глаза их стекленели от ужаса, продолжал повелевать:
— Прав был этот подлый негодяй, что только что сдох и порадует мурен своим телом: гребцов нужно сменить! Вы, верно, уже поняли, кто будет грести? Вы, прекрасные дамы и достопочтенные господа! Неужели вы и впрямь думали, что на мою галеру я могу взять столько пассажиров? Ведь это маленькое судно, лишь для особых целей! Вы хотели выбраться из города? Хорошо! Это я вам обещал…
— Мы заплатили тебе! По таланту! — всхлипнула Стратоника.
— За проезд! Я вам его организовал! Но о подробностях речи не было! Довольно! Марш к веслам, и работать как следует! К рассвету мы должны быть далеко!
Когда они не двинулись с места, не зная, что делать, он, рассмеявшись, добавил:
— Не понимаете? Вы должны работать на веслах! Как рабы! Ибо вы — мои рабы! Глупцы! С такими сокровищами отдаться в мои руки! Хотели жить безбедно в Египте? А я продам вас в Мавритании. Там ценят белые тела. Эти жирные боровы пойдут в евнухи, молодые — на работы, девки — в лупанарии! Но на этот раз не из прихоти и ради острых ощущений, как некоторые из вас, я знаю, это делали!
— Как ты смеешь говорить с нами таким тоном? — гордо прервала его Лаодика.
А Бодесмун, молодой богач, что насмехался над новым войском Гасдрубала и не хотел в нем служить, рассмеялся:
— Хорошая шутка! Не ожидал я такого от тебя, Бомилькар! — начал он, но тут же умолк. Ибо хозяин галеры схватил его за одежду на груди и с неожиданной силой принялся трясти и дергать молодого силача.
— Шутка? Шутки кончились! Вы смеялись надо мной на пирах, на собраниях герусии, повсюду! Теперь смеюсь я! Смеялась твоя сестра, Метамира, эта сука, когда я хотел взять ее в жены! Теперь она будет плакать на весле! Арифрон, это та, вон, что так дрожит от страха! Научи надсмотрщиков — бить кнутом за любую мелочь! Могут даже забить до смерти!
Он напирал на перепуганную толпу, оттесняя ее вглубь каюты. И шипел:
— Тесно вам здесь? Кто-то уже смел протестовать? Хорошо! Сейчас станет просторнее! Арифрон, этого толстяка, Клейтомаха, за борт! Это ты смел, гнилой шакал, лаять когда-то на меня и протестовать, когда я стал геронтом! Теперь пожалеешь! Прочь его! А вы, блудницы, суки, человеческий навоз, хотели удобных кают в путешествии? Ха-ха-ха! Удобная здесь лишь одна — моя! Одна из вас может здесь остаться в качестве моей любовницы! Ну, у кого есть охота? Остальные пойдут к веслам! Молчите? Тогда я пока выбираю вот эту! Может, потом сменю!
Он схватил за плечо прелестную, молоденькую, но известную своим распутством Мителлу и толкнул ее в сторону, на ложе, стоявшее у стены.
Арифрону, который вернулся с палубы, утопив Клейтомаха, он говорил холодно, спокойно, властно и решительно:
— Мужчин связать и свести вниз! Приковать к тяжелым веслам. Так. Живее! Кто будет сопротивляться — забить до смерти! Хорошо. А теперь эти прекрасные дамы! К более легким веслам. Их тоже приковать за ноги! Марш!
Когда они, сбившись в перепуганную, полубессознательную толпу, замялись, Бомилькар выхватил кнут из руки Арифрона и принялся сечь безжалостно, холодно, со всей силы по тем лицам, улыбки которых он добивался годами, по тем телам, холеным, прекрасным, желанным и вечно для него недоступным. Визг, стон, крик отчаяния, казалось, пьянили и насыщали его.
— Живее! Так я велю,
