Пыль. История современного мира в триллионе пылинок - Джей Оуэнс

Тем не менее ископаемое топливо могло оставаться просто не очень благоприятным для окружающей среды и не привести к экологической катастрофе, если бы не было связано с одной технологией, а именно паровым двигателем.

По мнению Андреаса Мальма, доцента кафедры экологии человека в Лундском университете (Швеция), то, что происходило в Лондоне в XVII веке еще не было революционным, потому что «уголь в основном использовался для обогрева домов, а ископаемое топливо оставалось непривязанным к двигателю самоподдерживающегося экономического роста»[71]. Мальм считает, что переломный момент наступил позже, в 1776 году, когда в продажу поступила паровая машина Джеймса Уатта. Она объединила энергию, накопленную в куске угля, с вращением вала, что позволило использовать ископаемое топливо для продуктивной промышленной работы. Именно этот момент, когда установилась связь ископаемого топлива с новым промышленным капитализмом, и началась эпоха беспрецедентного и экспоненциального экономического роста, Андреас называет «фатальным прорывом в более теплый мир». Стартовал антропоцен.

Впрочем, самое ценное в работе Мальма – что он убедительно опровергает идею о том, что это вообще антропоцен. В конце концов, это не антропос, то есть человечество в целом, стал активно применять паровой двигатель, а конкретно владельцы заводов, шахт, мельниц и земли, которые хотели извлечь прибыль из его мощностей. А во многих популярных дискурсах об антропоцене этот поворотный момент представлен как «наша» общая ошибка, как что-то, где «мы» все просчитались, – и как, судя по всему, неизбежное следствие человеческой природы. Мальм напоминает, что это мистификация: «Исторические истоки антропогенного изменения климата изначально были основаны на крайне несправедливых глобальных процессах». Владельцы капитала вложились в паровые технологии, чтобы извлечь выгоду из конкретного экономического момента. В нем соединились несколько факторов: американские земли, которые обезлюдели из-за колониальных завоеваний и болезней; дешевая рабочая сила в лице афроамериканских рабов и представителей урбанизирующегося британского рабочего класса; мировой спрос на хлопчатобумажный текстиль. «Согласно природе социального порядка вещей, паровые машины могли быть установлены только владельцами средств производства», – пишет Андреас.

Историки окружающей среды (например, Джейсон У. Мур) называют нынешнюю эпоху не антропоценом, а капиталоценом, то есть конкретно капиталистическим экологическим кризисом [72]. Я бы тоже так делала, если бы не написала две главы об экологическом произволе, связанном с пылью, на территории бывшего Советского Союза. Капитализмом можно называть логику, которая движет сегодня экологическими разрушителями, или долгоживущую экономическую систему – так или иначе, он не уникален в плане подобных амбиций. Именно поэтому я обязана написать о связующем звене между капитализмом и социализмом – то есть о логике современности.

Тем не менее мы должны помнить, что речь в любом случае идет о связи с человеком. Как пишет Мальм, «ископаемое топливо нужно по определению понимать как общественное явление, поскольку еще ни один кусок угля и ни одна капля нефти не превратились в топливо сами по себе»[73]. Мы должны рассматривать пыль не только как естественную «данность», но и как следствие конкретных социальных отношений (часто несправедливых) и выбора людей (часто неудачного).

Присутствует здесь также значительный элемент географии и исторического шанса. Капиталоцен вполне мог начаться не в Лондоне, а где-то еще. Например, в Китае было полно необходимых предпосылок в Средневековье и раннее Новое время. Во времена династии Сун на северо-западе страны существовала крупная и развитая угольная и железорудная промышленность. Еще в 1080 году там производилось больше железа, чем во всей Европе без учета России в 1700 году![74] Иезуит-миссионер Фердинанд Вербист, живший в Пекине, в 1672 году подарил императору Канси модель тележки с паровым двигателем – возможно, первый в мире функционирующий «автомобиль» с механическим приводом. Но в промежуток с XII по XIV век Северный Китай подвергался нашествиям монгольских захватчиков, вспышкам чумы и наводнениям Хуанхэ. Из-за этого экономический и социальный центр тяжести сместился на юг – в сторону более благоприятного района дельты реки Янцзы (территория современного Шанхая). Вдали от угольных месторождений значительная часть производства железа и отопление домов держались на древесине. Облако угольной пыли действительно осядет на Китай, но не раньше конца XX – начала XXI века, когда страна станет мировой промышленной мастерской, а вместе с тем и местом с наиболее удушающим загрязнением воздуха. А вот в раннее Новое время Китай избежал этой участи – благодаря причудам географии и счастливому стечению обстоятельств. Англия не избежала. Предвестником грядущей глобальной экологической катастрофы становится лондонская пыль.

Период, который мы до сих пор рассматривали в этой главе, – это в некотором роде лишь момент перед настоящим взрывом. В XIX веке, когда индустриализация шла уже полным ходом, лондонский воздух стал еще грязнее.

* * *

Великий лондонский пожар <…> превратил многое в пепел, но сомневаюсь, что сегодня каждый день на город незаметно опускается меньше пепла и золы, чем оставил после себя он. Лондон не разрушен вновь, но он стал местом неизмеримого разрушения.

Элис Мейнелл, «Тлеющий город», 1898

Ивлин не смог спасти лондонское небо от задымления, и мрачная атмосфера сохранялась в столице еще три века. Стала царить она и в промышленных городах центра и севера, где воздух, пожалуй, был даже хуже.

Действие романа Элизабет Гаскелл «Север и Юг», опубликованного в 1854 году, происходит в вымышленном индустриальном городке Милтон, срисованном с Манчестера. Город, где занимаются производством хлопка, задыхается от пыли и дыма – это символ новой индустриальной современности Севера и нового индустриального класса, который ее построил. Гости с Юга чувствуют там себя не в своей тарелке. «Мне не нравится этот Милтон. <…> Эдит права – я так больна из-за этого дыма», – говорит героиня миссис Хейл[75]. Больны и рабочие заводов. Молодая девушка Бесси Хиггинс рассказывает: «Я начала работать в чесальном цехе, пух попал в мои легкие и отравил меня. <…> Маленькие волокна хлопка, когда его расчесывают, они летают в воздухе, будто мелкая белая пыль. Говорят, он оседает на легких и сжимает их. Почти все, кто работает в чесальном цехе, чахнут, кашляют и плюют кровью, потому что они отравлены пухом»[76].

Вдыхать пыль опасно. И в каждой отрасли, производящей ее в больших объемах, появляется свое заболевание легких. У хлопкоробов развивается биссиноз – в простонародии его называют «болезнью коричневых легких». Волокна раздражают и воспаляют альвеолы (крошечные мешочки в легких) и тем