Старая Москва - Михаил Иванович Пыляев
А. В. Макаров
С портрета неизвестного художника
Сверх того он получил несколько деревень. В конце царствования Екатерины Макаров покинул свою придворную службу. При вступлении на престол Петра II он был назначен президентом камер-коллегии. При императрице Анне Иоанновне он все еще состоял в этой должности. Он умер в 1750 году, в кругу своего семейства. Дочь его от второго брака была замужем за генерал-аншефом князем Мих. Ник. Волконским.
Внук этого Макарова, Михаил Николаевич Макаров, известен своими многочисленными литературными трудами. Он принадлежал, как и его однофамилец, издатель «Московскаго Меркурия», к числу ревностных карамзинистов; свою литературную деятельность он начал семнадцати лет – изданием «Журнала для милых» (1804). Макаров, как сам позднее сознавался, в первый раз встретил Карамзина в типографии и тотчас же поднес ему билет на «Журнал для милых». Карамзин поблагодарил его и сказал: «В первый раз еще вижу детей журналистами». Он знал уже журнал Макарова: содержание журнала была пустота с сентиментальностью и какое-то жалкое и бессильное поползновение к непристойности.
«Северный вестник» Мартынова по выходе первой книги дал совет, чтоб «милые и в руки не брали этого журнала». Юный Макаров начал издавать его с помощью одного студента славяно-греко-латинской академии, И. В. Смирнова; целью его было не одно угождение милым, но опровержение обвинений Шишкова, направленных против Карамзина, однако во всем журнале и подозревать нельзя такого героического предприятия! Полемика была поручена сотрудницам, известным только одним издателям.
По словам М. А. Дмитриева, сотрудницами его были две кроатки[141], по обстоятельствам приехавшие в Москву, – очень юные девицы: княгиня Елисавета Трубеска и сестра ее А. Безнино. Они учились по-русски у того же студента Смирнова. Им-то вверена была критика. Журнал не мог, однако, продолжаться. Тогда издатели уговорили одну из сотрудниц издавать другой, от своего имени. Она не задумалась и немедленно объявила в газетах о новом журнале «Амур» и перевела свою фамилию по-русски, то есть вместо «кн. Трубеска» подписывалась под программой «княжна Елисавета Трубецкая». Княжна такого имени и фамилии была известна в Москве в большом свете; можно себе представить, сколько хлопот стоило это бедному Макарову. Журнал не состоялся, и обе кроатки отъехали ни с чем за границу. В 1811 году Макаров издавал в Москве «Журнал драматический», ежемесячно небольшими книжками: вышло всего 11 книжек. В журнале помещались пьесы драматические, театральные разборы, стихотворения и пр.; в нем борьба с последователями Шишкова была в полном разгаре. Позднее Макаров писал небольшие статьи о преданиях старины рязанской и московской, а также и библиографические известия о старых книгах: в «Наблюдателе», «Дамском журнале», «Молве», «Репертуаре», «Отечественных записках» и «Московитянине».
Особенно интересны его рассказы о жизни недостаточных помещиков, осуждавших себя на вечное житье в подмосковных и других имениях. По словам его, жилые постройки их большею частию состояли из двух деревянных связей, разделенных сенями, которые, однако ж, впоследствии обращались иногда в приемную комнату, сени же прирубались с боков; все это было крыто соломенными снопиками, иногда тростником.
У некоторых господ бывали небольшие домики, выстроенные хотя и прочно, но без законов симметрии – кое-как; на этих домиках, вчастую на переднем фасе, между ужасными простенками, бывало только четыре окна, а над крышею торчала одна безобразно широкая и кривая труба, размалевываемая только для приезда гостей или для праздника известью. Печи в этих зданиях, худо складенные и после их топки неумело закрываемые, очень часто производили угар, и потому нередко случалось видеть хозяев с обвязанными головами. С этой стороны зимняя жизнь наших помещиков бывала для них нерадостна. Некоторые из таких печей собраны были еще из самых старинных изразцов, на иных из них изображались и такие эмблемы, как, например, «Купидо обуздывает льва, или его же, льва, он же, Купидо, сочиняет агнцем» и проч. На других кафлях рисовались голландские рыбаки на ловле сельдей. Такие, например, в деревенском доме Макаровых сберегались от прадеда, который, как мы выше говорили, служил при Петре и имел случай доставать их прямо из Голландии. От такой выписки кафлей из Голландии и все наши печи приняли на Руси название голландских.
Печи делались на один фасон, колонками, которыми обыкновенно убирались самые богатейшие наши печи во впадинах и лежанках. Заслонки на этих печах навешивались обыкновенно латунные, со многими отверстиями, но теплых душников проводить не умели, и при затопке печи дым из душника для помещика был делом обыкновенным. Тут суетились за глиной, за мякинным хлебом, мазали печь и портили все донельзя.
Стены помещичьих домов украшались картинками немецкой гравировки, всего чаще мифологическими, в числе которых бывало всегда несколько одинаковых, например амуры. Вместо офортов белели ящики с чучелами белок, хорьков, щеглят, снегирей и проч.
Перед домами густо росли березки, ивняк; старики уверяли, что густо насаженные деревья служат лучшею защитою строения от бурь и зимних метелей. В больших комнатах, как, например, залы и гостиные, у богатых помещиков печей совсем не было: по зимам в них не жили.
Путешествие по дорогам какого-нибудь помещика тянулось большой вереницей, и экипажей десять считалось очень малой свитой.
На заставах всюду были караулы полицейских чиновников – этот обычай был повсеместный в Европе. Каждый должен был при проезде записываться, но никто в то время не записывался своим именем, а говорил имя, какое ему взбредет на ум. Эта свобода на заставах перешла к нам с застав заграничных; там, по словам Карамзина, чего-чего не говаривал проезжающий. Шлагбаумов не было, вместо них стояли на полуизломанных колесах рогатки, охранявшиеся наемными полицейскими нижними чинами, десятниками.
В караульне сидел в худом колпаке и в позатасканном халате, некогда белом, какой-нибудь отставной прапорщик.
Богатые и знатные помещики ехали целым караваном; при том состоянии дорог, в каком они были в то время, при езде по ухабам, пескам и бревенчатой мостовой, поездка, например, из Петербурга в Москву выходила настоящим путешествием, затруднительным и тяжелым.
Знатный барин, трогаясь в путь, вперед отправлял поваров с целой походной кухней и провизией. С ним отправлялся дворецкий с винами, столовым бельем и серебром. Еще раньше отправлялся обойщик с коврами, занавесками, постелями и бельем. В городах доставали квартиру для ночлега или у знакомых, или у зажиточных купцов.
В деревнях выбирали почище избу и
