Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - Сергей Александрович Полозов
— Креста нет. Рубаха есть, — ответил я.
Наместник обратился к постоянно присутствующему невдалеке молчаливой тенью монаху:
— Владимир, открой ему лавку, пусть посмотрит. — Потом он повернулся и, лишь склонив голову в ответ на мое признательное прощание, ушел вверх по ступеням.
Монах подошел ко мне и, потупив взгляд, сказал тихо:
— Пойдемте, я вам открою нашу лавку. — Мы прошли еще глубже под какие-то следующие своды, он вынул из складок рясы большой ключ и отпер им деревянную дверь из толстых досок и с огромными, во всю ширину двери, коваными петлями. Вошли в маленькую комнатку без окон с единственным застекленным прилавком. — Дело в том, что у меня всего один крест есть, последний остался, так что выбирать не из чего… — Он выдвинул из-под стекла коробку с черным подбоем и поставил ее передо мной. Там среди маленьких женских крестов лежал один-единственный мужской. До деталей точно такой, о каком я и думал с момента решения покреститься…
Должен сказать, что к этому дню у меня было уже несколько неправдоподобных возможностей убедиться в том, что Бог, несомненно, существует. И некоторые из них были куда более впечатляющими. Поэтому я не удивился. Я просто обрадовался. Быстро достал деньги, купил крест и цепочку к нему; положил на стекло солидную сумму, существенно превосходящую стоимость покупки.
— Монастырю.
— Спасибо. — Володя ответил со спокойной сдержанной благодарностью…
На следующий день в одиннадцать мы были на месте (ребята без обязательной для них камеры смотрелись странно, как не у дел). Сашка с Колькой спросили разрешения присутствовать (сначала у меня, еще накануне, в гостинице), а потом — уже на месте, у самого наместника. Тот разрешил.
Крестил он меня в старых, исконных, стенах под низкими сводчатыми потолками, и длилось крещение в общей сложности часа полтора. А потом пригласил меня на трапезу с братией (Кольку с Сашкой не позвал).
Мы молча прошли с ним через монастырский двор под тяжелые своды уже другого приземистого здания и оказались в обширной трапезной с длинными дощатыми столами. Обед уже начался. Все двенадцать монахов ели за одним столом, а за соседним сидели еще человек десять, но без ряс. Настоятель направился к столу, за которым обедали монахи, а мне приглашающе указал на другой стол.
Я уселся вместе с мирянами, работающими с монахами в монастыре. Все они были одеты очень бедно. Нет, даже не бедно — отрешенно-аскетически, вот как. Все серое, черное, ношеное-переношеное. Они уже ели второе, а когда я подошел, кто-то сразу подвинулся и передо мной поставили старую гнутую алюминиевую миску с пустыми щами, пододвинув такую же видавшую виды тарелку с крупно нарезанными ломтями черного хлеба.
Я ел, будучи буквально погруженным во весь этот, еще день назад непредставимый для меня мир, с трудом увязывая собственные звенящие ощущения с рациональным восприятием окружающего.
На второе была картошка, варенная прямо вместе с рыбой (даже будучи опьяненным этими небывалыми впечатлениями, я с трудом глотал с алюминиевой ложки картофельно-рыбные комки, отрешенно констатируя, насколько же это невкусная еда). Я видел, с каким благодарным аппетитом ели эту картошкорыбу мои соседи по столу, но сам все же сразу запил комок во рту предупредительно поставленным кем-то передо мной компотом.
Благодарность, которую я за все вместе, включая этот обед, испытал к самому месту и к этим незнакомым мне людям, живущим совершенно неведомой для меня жизнью, я описывать не буду. Получится слащаво и показушно. Но чувство этой благодарности за кратковременное, по случаю важного дня, приобщение меня, стороннего, мирского и суетного, к миру непарадной, мозольно-трудной благодати было у меня полностью искренним и воистину всеобъемлющим; это уже без каких-либо высоких слов. Оно и сейчас во мне такое же. Впрочем, эта моя благодарность была не только и не столько к святому месту и людям, сколько к гораздо более важному, стоящему за всем этим. Понятно, к Чему и к Кому…
После трапезы я попрощался с моими застольниками, щедро и крепко крестившимися после еды, попрощался с монахами; отдельно попрощаться с самим наместником не успел: он поел раньше, выходя из залы, кивнул мне строго и приветливо, а чуть позже я уже видел его в окно спешащим с «дипломатом» к поджидающей у выезда машине. Видно, от мирских дел в наше время при такой судьбе, да еще и при ответственности за веру, и подавно не уйти…
Сашка и Колька ждали меня у ворот. Встретили без смеха и каких-либо обычных подколок. Мы уселись в пришедший за нами рафик и поехали назад в гостиницу. А в голове у меня вдруг запелась давно не вспоминавшаяся песня: «Я наде-ену кольцо из желе-еза, подтяну-у поясо-ок и пойду-у на восто-ок…»
Еще тремя годами позже (уже через сорок лет после утра со взрывом), проходя по улицам своей подмосковной Балашихи жарким июльским днем, я привычно кивнул Владимиру Ильичу, еще более разочарованно и устало стоящему напротив кооперативных ларьков все на том же месте в той же самой позе. А пройдя мимо памятника, вдруг увидел то, чего раньше не было.
В городском сквере, рядом с нашим старым домом, в котором мы когда-то жили, на месте взорванной церкви стоял новый деревянный крест. Прочитав надпись на прикрепленной к нему табличке, я узнал, что здесь, оказывается, был храм Святого Благоверного князя Александра Невского — одного из самых почитаемых героев российской истории.
Крест деревянный, простой, и выглядит он куда менее помпезно, чем новый подъезд и автоматические ворота частного банка по соседству, занявшего здание бывшего детского сада, расположенного во дворе нашего старого дома.
Простой деревянный крест… Символ Веры. Символ того, что, как ни избегай высоких слов, нельзя победить ни взрывами, ни обволакивающей безликостью тоталитарного однообразия, ни самодовольным богатством…
Хотя, как знать, может быть, именно наши новые банкиры и установили этот крест, взявшись за строительство здесь новой церкви?..
«Клик-клик» — стучит шагомер. Я иду по освещенным заходящим солнцем холмам, еще не зная ничего ни про Спасо-Прилуцкий монастырь, ни про новый крест на месте взорванного храма в Балашихе, я просто иду, возвращаясь из маршрута и подходя к молящемуся в глубоких поклонах туркмену все ближе и ближе…
Поравнявшись с чабаном, я вынужден бестактно
