Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - Сергей Александрович Полозов
Так вот, Славка говорит, что сам видел, как курятник утащил от дома курицу. Налетел, подхватил ее когтями и унес…
Я представляю, как это могло бы выглядеть: огромный хищный курятник пикирует с неба и хватает курицу… И правильно делает. А как же иначе? Ведь он — дикий хищник!
У него даже цвет хищный. Курятник не гладкий, как домашние куры или гуси или даже как некоторые дикие, но не хищные птицы, — он пестрый. Это очень особая пестрота у него, по ней сразу чувствуется, что курятник — хищник. Перо как найдешь на поле, сразу понятно, что это перо от курятника, и сразу видна в нем небывалая сила и хищность.
Вот доплету канатик до нужной длины, подсторожу курятника на приманку и поймаю его, чтобы подержать в руках…
А потом отпущу, и он снова полетит высоко-высоко…»
Валентин
…Сам же достал бумагу и написал шаху дивов письмо, в коем уведомлял о своем благополучном прибытии на землю людей…
(Хорасанская сказка)
«14 мая. Дорогой Валентин!
Первым делом поздравляю тебя с юбилеем! Здоровья, счастья, чтобы дела удавались и чтобы люди вокруг были хорошие! Шестьдесят — отличный возраст. Особенно когда ручищи еще железные… Небось потешаешься сейчас, вспоминая себя тридцатилетнего? То-то.
Уверен, что ты немало удивлен моим письмом. Удивлен, удивлен, чего уж там. В жизни тебе не писал, а тут вот, пожалуйста.
Я ведь сейчас в Туркестане. Гоняю по пустыне своих воробьев. Счастлив этим безмерно. Может, потому, что я сейчас далеко, показалось особенно важным высказать тебе нахлынувшие на меня вдруг, ни с того ни с сего, воспоминания.
То есть и не очень-то вдруг. Потому как про Волгу, про Едимново и про все там происходившее постоянно думаю. А вот что действительно вдруг, так это то, что сегодня утром проснулся не в пять тридцать, как всегда, а на час раньше; подскочил от неудержимой потребности (как от вспышки какой-то в голове), не откладывая, сесть и написать тебе.
И еще мне очень важно стало вместе с поздравлениями поблагодарить тебя сейчас за внимание и терпение, которые ты мне уделил в те, уже далекие, солнечные и теплые времена. Извиняй за сантименты, но это важно. Так что не будем откладывать: Поздравляю и Спасибо!
Теперь по порядку. Во-первых, мы с тобой виделись после моего детства три раза. Первый — в августе семьдесят второго, когда мы приехали в Едимново с Маркычем. Это было как раз то лето, когда горело все, дым везде, все леса для отдыхающих закрыты были. Слайды у меня есть: в полдень — как сумерки вечером. Ты помнишь, еще ветер был такой, что свалил ночью Вышку.
Елки-палки, вот бывает ведь. Все мое детство прошло под знаком того, что «на Вышку можно будет залезть, когда вырастешь». Приехав тогда, первое, что сделали, — влезли на нее. Оказавшуюся на самом деле обычной триангуляционной вышкой (она к тому времени почти вся прогнила — время), но все же не потерявшую для меня притягательности и оставшуюся на всю жизнь загадочной Вышкой До Неба.
А когда ночевали на острове, начался ураган с грозой. Сам знаешь, какие грозы в Едимново: молнии шатром одновременно со всех сторон. Встаем утром — Вышки нет! Рухнула от ветра в ту ночь после того, как я влез на нее в свои семнадцать лет, реализовав заветную детскую мечту, хранимую больше полжизни. Дождалась. Дала возможность почувствовать вкус достигнутого; дала понять, как это важно — успеть.
Потом мы виделись с тобой через полгода, когда в январе семьдесят третьего мы приехали с Митяем на зимнюю охоту. Помнишь его? Рожа у него такая веселая и светлые волосы торчат во все стороны, как солома. Мы тогда останавливались у тебя, а потом ушли дальше, к егерям на Завидовский кордон.
Последний раз мы виделись еще через восемнадцать лет, когда после стольких рассказов про Едимново я впервые привез туда (на один день!..) Лизу с Васькой. Доехали до Мелково, оставили машину для присмотра во дворе крайнего домика у какой-то бабушки и уселись на берег дожидаться — авось кто перевезет.
Васька такой воды еще не видел, ему Московское море и вправду как море, ковыряется в песке, лазает по мосткам с прилипшей на досках рыбьей чешуей, а у меня дрожит все внутри от каждого крика пролетающей крачки, от сознания того, что я снова здесь. Сидим ждем, порядков новых не знаю, есть ли сейчас перевоз на тот берег, как раньше, или нет.
Лодка пришла с вашей стороны, из нее высадился мужик в очках, а девочка-подросток (рулевым на моторе) и женщина-бабушка остались в лодке, провожали мужчину. Потом женщина отошла к домам, а я подошел к девчонке — не перевезут ли. Она ответила, что надо у бабушки спросить. Женщина скоро вернулась, и я сразу ее узнал. Это оказалась Валя Караванова — Валеркина бабушка. Вот ведь! Тридцать лет прошло, а я узнал! А она смотрит на меня пристально так, по-деревенски строго.
— Полозов?
— Да, но как же вы меня узнали? Я-то вас сразу узнал, запомнил с детства, вы и не изменились совсем. Вы ведь Валя Караванова, Валеркина бабушка, так?
— Мама, а не бабушка… Бабушка… Бабушка уж двадцать лет, как на кладбище. Это ведь мы Валерку и привезли. А это — его дочь. Эх ты, Полозов…
Валеркина дочь смотрела на меня поверх своего обветренного носа с отстраненным умеренным интересом, как подростки смотрят на что-то диковинное и тем достойное внимания, но при этом не относящееся непосредственно к их реальной действительности.
Ё-моё… Я настолько погрузился в свои детские ощущения, что всамделишное появление передо мной этого узнаваемого женского лица, перенесшегося прямо из детства, вытеснило из моего сознания чувство реальности и прошедшие тридцать лет.
У меня от стыда аж такт сердца проскочил, екнуло.
— О, Господи, ну конечно. Извините. Забыл я про время, отвлекся…
Тебе смешно, поди, это читать?
Интервалы по пятнадцать лет.
Вспоминаю посреди здешних гор и пустынь Едимново без ностальгии, умиротворенно, с удовлетворением от того, что все было, как надо. Как можно