Наши заповедники - Георгий Алексеевич Скребицкий

Все так же добродушно «акая», точно приговаривая: «Вот так штука!», обезьяна тоже зашла с другой стороны, заглянула мне в руки, приостановилась, потом быстро схватила лапами за руки, раздвинула их.

— Видишь, нет ничего, — робко сказал я, протягивая к ней обе пустые ладони.

Страшное изумление отразилось на ее подвижной морде. Она даже вскрикнула с явным разочарованием: «О-о-ох!..»

— Вот те и «ох»! — невольно засмеялся я, хотя мне, собственно, было совсем не до смеха: а ну-ка, она примется меня обыскивать, шарить по всем карманам?

Но обезьяна этого не сделала. Она только со злостью схватила меня за конец халата и с криком начала трепать.

И тут-то у меня мурашки побежали от страха: на ее крик прямо ко мне спешил вожак Мурей; вид у него был свирепый.

«Пропал!» Я готов был бросить на землю злосчастный фотоаппарат, но боялся пошевелиться, чтобы еще больше не раздразнить озлобившихся животных.

«Где же Марфа Сергеевна? — с тревогой глядел я на входную дверь. — Может, успеет войти, отзовет, отгонит?»

Нет, дверь крепко заперта на замок.

Мурей уже подбегает, бросает на меня беглый взгляд. Я невольно содрогнулся: сколько дикой, звериной злобы в его глазах!

Вот он рядом…

Я закрываю лицо руками. «Сейчас вцепится!»

Но возле меня происходит что-то другое — какая-то возня, крик, шум.

Осторожно отнимаю руки от глаз. Вожак лупит мою обидчицу. Та отскакивает с виноватым видом.

«Да ведь Мурей мой защитник! Что же это значит? Чем я смог заслужить его покровительство?»

Признаюсь, я готов был броситься и расцеловать эту чудесную песью морду, так красиво обрамленную серебристой гривой.

Но, конечно, на подобную фамильярность я не посмел дерзнуть, только с благодарностью взглянул на моего защитника. А он вразвалку удалялся прочь, даже не удостоив меня ни одним взглядом.

Больше, я уже не рисковал вынимать из-за пазухи аппарат.

Вскоре вернулась к загону Марфа Сергеевна, и я рассказал ей о случившемся.

— Умник! — похвалила она вожака. — Он страсть не любит, когда у него кто сдуру блажит, сейчас наподдаст хорошенько.

— Как же он разобрался, что я ее не обидел?

— Значит, видел, что вы тихо, мирно сидели, ее не трогали, а она сама на вас накинулась. Вот начни вы руками отмахиваться, тогда беда! Могли бы вас здорово потрепать. Аппарат свои теперь и не думайте больше показывать. Это чудо, что они его у вас не отняли.

— А вы бы смогли его у них отобрать?

Марфа Сергеевна отрицательно покачала головой:

— Никто не сможет. Начнут по всей вольере с ним носиться — и на дерево, и на скалы… Стеклышек и то не соберешь… — Марфа Сергеевна, видимо что-то вспомнив, неожиданно улыбнулась: — Помню, приехала к нам одна студентка на практику. Тоже, вроде вас, в вольере за обезьянами наблюдала. Вот пришла она один раз в вольеру. Гляжу, а на голове у нее такой красивый беретик надет. Я ей говорю: «Снимите-ка от греха». А она и слушать не хочет. «Никто, — говорит, — меня не тронет. Они уж ко мне привыкли». Вошла в вольеру и села тоже в сторонке, наблюдает за ними да что-то в тетрадку записывает. Запишет и тетрадку в карман спрячет. Я еду приготовлять стала. Вдруг слышу: «Ай-яй-яй!..» Гляжу, а уж одна обезьяна с нее берет тянет. Кричу проказнице: «Брось, брось!» Да разве послушает? Схватила — и на дерево. Там начала его тормошить, рассматривать. На голову себе надевает. Прямо на морду надела и ничего не видит. Потом прорвала в нем дыру, через голову натянула на шею, будто воротничок. Так и красовалась в нем, пока другие не заметили. Начали отнимать — весь по клочкам разорвали.

У молодняка

Я провел в загоне павианов почти целый день. Под конец к нам пришел Георгий Иванович.

— Ну что, не съели вас тут? — весело спросил он и предложил пойти в соседнюю, такую же вольеру, где находились павианы-подростки.

Мы отправились туда. Вторая вольера представляла такой же огороженный изгородью участок горы. В этом загоне сидели тоже павианы, только молодые. Они были значительно более доверчивы, нежели старые, подходили к рукам и позволяли себя гладить, а некоторые даже сами лезли на руки. В особенности хорош был совсем ручной молодой самец Лебедь. Он буквально не сходил с рук Георгия Ивановича. А потом, познакомившись со мной, забрался и ко мне на плечи, на спину и стал обшаривать карманы халата. В верхнем грудном кармане у меня лежала конфета. Лебедь достал ее, развернул и с удовольствием съел.

Вскоре в вольеру пришли юннаты. Они принесли целое ведро моркови. Обезьяны с радостью бросились к своим давнишним приятелям, залезали руками в ведро, выбирали оттуда морковь и набивали ею защечные мешки.

Лебедь, тоже соблазнившись лакомством, побежал к юннатам и стал доставать морковь из ведра. Наевшись, он вновь подбежал к Георгию Ивановичу, встал на задние лапы и подал ему руку, будто здороваясь.

— Ну, здравствуй! — засмеялся Георгий Иванович и взял Лебедя за руку. — А вы за другую берите, — предложил он мне.

Лебедь очень охотно протянул и мне свою черную, будто в перчатке руку, и мы втроем пошли прогуливаться по дорожке.

Четвероногие грабители

Уже вечерело, когда мы с Георгием Ивановичем вышли из загона павианов.

— Поймали тех беглецов? — поинтересовался я, проходя мимо вольеры макак.

— Одну поймали, а вторую, наверно, завтра изловим.

— А что, павианы не вылезают через ограду? — спросил я.

— Нет, теперь изгородь устроена такой вышины, что нм никак не перебраться. А в первые годы, когда загон был только что построен, частенько удирали. Бывали случаи, по нескольку месяцев на воле жили — никак не могли их поймать.

— Чем же они питались?

— Таскали что сумеют. Подберутся, бывало, к какой-нибудь клетке, просунут через решетку лапу и вытащат корм. Из кухни тоже таскали, когда там зазеваются. А то еще… — Георгий Иванович невольно рассмеялся, — прямо грабежом занимались.

— То есть, как «грабежом»? Кого же они грабили?

— А местных жителей. Утром, бывало, идут из поселка в город, несут продавать на рынок овощи, фрукты. Вдруг из кустов как выскочат эдакие чудовища, за сумки хвать! — и начнут там рыться. Кто яблоки, груши, кто виноград тащит, а кто вместе с сумкой прямо в кусты…

Один раз. здоровенный самец у нас удрал, по кличке Яшка. Вот он утречком выскочил из кустов — и к какому-то старичку. Цаи у