Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - Сергей Александрович Полозов
Он приплывает, вылезает, ни полотенца у него, ничего. Стряхивает воду с плеч, трясет руками (мол, блин, холодно…), отворачивается к кустику, снимает свои линялые семейные трусы с тощего белого зада, выжимает, надевает их опять, потом одевается целиком прямо на мокрое тело, напяливает свою ушанку на уши…
— Ну, давайте, мужики, здорóво живите… — И потрюхал себе опять куда-то, так же утерев каплю на носу…
А мы стоим, физкультурники плюшевые, смотрим на это, и уже никто плеч не расправляет, не пыжится…
К чему я это завел?.. Забыл. А, это я к тому, что выпендриваемся много. А уметь принять подарок — еще труднее, чем уметь его подарить».
32
…он… открыл глаза и увидел, что нет перед ним ни сада, ни дворца, что куда-то исчезли дракон и див. А стоит он в пустыне, коей нет ни конца ни края…
(Хорасанская сказка)
В результате отказа Романа вместо планировавшейся мобильной экспедиции с партнером я вновь оказался сам по себе, без транспорта и с ненужными уже планами, которые готовил три месяца. Терять же даже день сезона, спланированного с таким трудом в обход других дел, было просто недопустимо.
Честно признаюсь, настроение у меня было паршивое. Вышагивая под мерный стук шагомера («клик-клик») по адырам от кордона заповедника к ВИРу, к дому Муравских, вдыхая, как всегда во время своих пеших переходов, незабываемый запах полыни и ощущая подошвами жесткую комковатую поверхность прокаленной солнцем земли, я думал про все это. И почему-то про то, как началась для меня моя Туркмения.
Новая Земля
Крестьянский сын на все готовый,
Всегда он легок на подъем.
Вы мне готовьте гроб дубовый
И крест серебряный на нем…
(Русская народная песня)
Судьба сия — предначертание Аллаха. Не противься ей, а не то бесславно закончишь свои дни…
(Хорасанская сказка)
«15 сентября. Много лет назад, закончив геофак МГПИ, получив приглашение в аспирантуру на кафедру зоологии и поступив в нее, я был одарен неслыханным подарком: мой профессор — Алексей Васильевич Михеев («Михеич») позволил мне самостоятельно выбрать тему диссертации. Сразу должно быть понятно: так везет не всем.
К этому моменту я уже весьма точно представлял, чем хотел бы заниматься, но имел все еще неразрешенной странную на первый взгляд дилемму: изучать интересующую меня проблему в тундре на куликах — или в пустыне на жаворонках.
Соединив предоставленную мне свободу выбора с неуемным географическим воображением, я направил свой выбор на север и провел месяц, день за днем изучая в библиотеках на удивление немногочисленные и почему-то очень старые источники по тундре островов Новой Земли.
А когда собрался обосновывать на кафедре этот выбор, старшие коллеги посмотрели на меня как на лунатика и высказались на тот предмет, что орнитологическая увлеченность орнитологической увлеченностью, но неплохо бы и с реальной жизнью хоть какие-то соприкосновения иметь.
Доступнее всех эту мысль выразил В. Т. Вологдин (которого на кафедре все зовут «Трофимыч»), уже много лет работавший на Европейском Севере, а в свое время (чего я не знал) — и на самой Новой Земле:
— Эй, Паганель, проснись, это ведь наш ядерный полигон! Ты что, правда не знал?..
Я выпросил тогда дополнительное время на то, чтобы обосновать выбор региона на юге страны. Занимаясь этим, я с трепетом обратился за советом к знатоку фауны Средней Азии, нашему авторитетному орнитологу Самвелу Оганесяну, в свое время тоже работавшему у нас на кафедре.
Терпеливо выслушав мои амбициозные аспирантские теоретизирования на тему, где же решать мою важнейшую научную проблему, добродушно побуравя меня черными как уголь глазами и пыхнув пару раз старинной трубкой, Оганесян произнес ставшие для меня судьбоносными слова: «А поезжайте-ка вы, Сережа, в Кара-Калу…»
Я разузнал все, что мог, про Западный Копетдаг, сделал доклад на кафедре, мою тему утвердили, и я получил благословение и карт-бланш на три аспирантских года.
Моему первому путешествию предшествовала кропотливая подготовка, масса волнений и предчувствие неизвестного, ознаменовавшие новую в моей жизни аспирантскую страницу, превратившуюся позже в столь важную туркменскую главу. Я встречался с разными работавшими в Средней Азии людьми, готовил снаряжение.
Самой большой проблемой были лучки — ловушки для наземных птиц. Купить их было негде, надо было делать самому. Я специально съездил в Окский заповедник к его директору — Святославу Полонскому, не пожалевшему времени на то, чтобы научить меня, как самому делать их из проволоки. Разъезжая потом на велосипеде по окрестностям подмосковной Балашихи, я собирал беспризорно валявшиеся тут и там мотки оцинкованной проволоки, а потом несколько дней подряд я с Чачей, Андрюней, Ленкой и Эммочкой делал из них лучки (мы с мужиками гнули проволоку, девчонки обтягивали ее сеткой, и все мы при этом хохотали о разном днями напролет).
Потом меня шумно провожали на перроне. Потом я почти четыре дня ехал в Ашхабад на поезде. Первый и единственный раз, когда я осилил путешествие туда по железной дороге. Никогда уже впоследствии у меня не хватало на это ни времени, ни терпения. А тогда, в первый раз, это было хорошо».
Начало
…сердце замирает в предвкушении… экскурсий по дебрям этой интересной страны.
(Н. А. Зарудный, 1901)
Бросили звездочеты жребий, взглянули на звезды, раскрыли волшебные книги и поведали шаху, что Хатему уготована счастливая судьба…
(Хорасанская сказка)
«14 января. …Ехали отлично. Я занимался птичками, спокойно спал, сидел, смотрел в окно, пил невкусный вагонный чай с сахаром из граненых стаканов с подстаканниками. Наслаждался контрастом с предотъездной суетой и суматохой. Млел, наблюдая метаморфозы за окном.
Первый день — все обычно: грязные сугробы, индустриальное запустение, неопрятные хрущевки невдалеке от станций — все то, что так узнаваемо и воспринимается как оставляемое свое, когда отъезжаешь куда-то.
Второй день — снега меньше, меньше, меньше.
Третий день с утра — промерзший Казахстан, чуть припорошенный снежком, с совершенно безоблачным небом и ярким солнцем. Потом Каракалпакия — уже без снега, но с узбеками и верблюдами.
И уже перед Ашхабадом ехали вдоль Копетдага. Горы есть горы. Хоть и без остроконечных вершин. Особенно для меня — равнинной крысы. Граница в ста
