За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский
Мы идем уже несколько часов, а до заимки еще далеко. Лука, идущий впереди, прокладывает лыжню. Он нагружен мешками, как верблюд, кроме того, у него два ружья — тульская бескуровка шестнадцатого калибра и многозарядный малокалиберный карабин — мощное нарезное оружие: в тайге может случиться всякое… Несмотря на нелегкую ношу, Лука идет легко, не задевая поникших под тяжестью снеговых шапок ветвей деревьев. Мне это не удается, и я похож на молодого Деда Мороза.
Тайга в зимнем уборе — сказочное, дивное зрелище, хотя, пожалуй, слишком суровое для сказки. Подавленный ее первозданным величием, чувствуешь себя слабым, тщедушным, но ощущение одиночества, неуверенности в своих силах, рожденное белым безмолвием, исчезает, когда берешь в руки ружье. Вмиг отлетают прочь все сомнения, опасения, колебания, оружие придает уверенности, в твоих руках могучая сила, и пусть только попробует кто напасть: глаз зорок, рука не дрогнет, ружьишко не подведет.
К вечеру сквозь плотный заслон ельника пробиваемся на поляну, Лука останавливается, достает подаренные мной папиросы:
— Однако, пришли. Закуривай, друг.
— Где же твоя избушка?
— Заимка? Вот она! — Лука указывает на снежный бугор. Саперной лопаткой разгребаем снег, он слежался, приходится прорубать в снегу настоящие ходы сообщения. Через полчаса в заимке уже весело потрескивают сухие поленья, огонь печурки-плиты наполняет комнатку живительным теплом. В заимке чистота и порядок. Здесь путник всегда может обогреться, переждать непогоду, сварить похлебку, вскипятить чай, отдохнуть. В заимке хранится запас топлива, продуктов, дроби, пороха. По неписаным законам тайги каждый, кто побывает в избушке, должен, уходя, оставить в сенях вязанку дров, немного муки или других продуктов, пополнить израсходованные охотничьи припасы.
Закончив осмотр своего хозяйства, Лука убеждается в том, что все на месте.
— А может, здесь никого не было?
— Были, однако. Порох в банку досыпали, пачку пыжей оставили.
Я с наслаждением растягиваюсь на лавке, но блаженство длится недолго, нужно вставать и готовить ужин. Лука времени напрасно терять не намерен, собирается ставить капканы — разве допустит охотничье сердце, чтобы они всю ночь пролежали в сенях? Притащив капканы в избу, Лука тщательно их осмотрел, почистил, что-то подкрутил, подвинтил. Я никогда не видел, как устанавливают ловушки, хотелось пойти с Лукой, но усталость давала о себе знать, к тому же у охотника-капканщика есть что-то общее с рыболовом: сиди и жди, когда рыбка клюнет, может, и не клюнет, но авось клюнет…
В общем, Лука ушел, а я остался в заимке. Полежал, полежал и встал — спать не хотелось. Ни с того ни с сего я решил сделать пельмени, до сих пор не понимаю, зачем это мне понадобилось. Кулинар я не бог весть какой, любой сибиряк мне в этом деле фору даст, пельмешки здесь готовят впрок тысячами, в кафе счет идет на сотни. Официантки, когда речь заходит о пельменях, спрашивают: «Вам одну-две сотни?» Тогда у Луки я провозился с пельменями чуть ли не всю ночь, возвратившийся Лука, застав меня за этим занятием, удивился, но спрашивать ни о чем не стал, хотя я по неопытности извел едва ли не весь запас муки, а мяса мне просто не хватило.
Немного отдохнув, мы выпили чаю, решив, что пельмени оставим на обед, и начали одеваться. Лука кивнул на мою продукцию, ухмыльнулся:
— На роту солдат, однако, хватит…
Ночью над тайгой пронеслась вьюга, это было нам на руку, все встречавшиеся следы были свежими, оставленными совсем недавно. В то утро Луке повезло, он добыл пять белок, а на обратном пути подстрелил матерого глухаря.
Обрадованный успехом, Лука предложил оставить добычу в заимке и походить по лесу еще часок-другой, я не возражал, наблюдать за действиями настоящего охотника было интересно. На этот раз все было иначе, тайга казалась пустой, вымершей, от тишины звенело в ушах; Лука так ни разу и не выстрелил.
Раздосадованные, усталые мы возвращались домой, лыжи казались тяжелыми, неуклюжими. Лука сетовал на то, что не взял у соседа лайку, уж она-то нам помогла бы. А без собаки какая охота? Неподалеку от заимки мы заметили белку: забравшись на высокую ель, белка уронила на нас сухую шишку, затем, словно поддразнивая, сбежала по стволу и уселась на суку.
Лука поднял карабин, мне стало жаль задорную игрунью, и я попросил охотника не стрелять; Лука, видимо, подумал, что я рехнулся, но спорить не стал, а белка, не подозревая, что избавилась от смертельной опасности, продолжала озорничать, роняла шишки, прыгала по веткам, как заводная игрушка; задев пушистый ком снега, обрушила его прямо на голову Луки.
Вынув из-за пояса топорик, Лука с силой стукнул обухом по стволу ели, глухой удар прокатился по тайге, с ветвей посыпался снег, белка оборвалась с дерева и пушистым комком упала в сугроб.
— Лови, хватай ее! — заорал Лука на весь лес. — За хвост ее!
Насмерть перепуганный зверек, взлетев на дерево, понесся прочь.
— Пора, однако, — улыбаясь, сказал Лука. — Нас ждут пельмешки. Попробуем, что ты налепил.
Почувствовав, что сильно проголодались, мы поспешили к заимке. Убрав лыжи в сени, сняв мешки, мы вошли в комнатку и замерли, пораженные, — все здесь было перевернуто вверх дном. Вещи, сброшенные с аккуратных полочек, в беспорядке лежали на полу среди каких-то тряпок, обсыпанные сахарным песком из разорванного пакета; из закопченного зева печи торчал кусок сала, испачканный золой, а гордость моя — пельмени, над которыми я трудился столько времени, просто испарились, за исключением нескольких раздавленных и вымазанных в грязи. Не понимая, в чем дело, мы с потерянным видом слонялись по избушке, сообщая друг другу невеселые новости: это сломано, это разодрано, то разбросано, то перебито…
Опомнившись, мы выбежали из избушки, чтобы увидеть следы дерзких преступников, но ничего не обнаружили. Это обстоятельство окончательно сбило нас с толку — что за чертовщина?! Кто-то побывал в заимке, утащил и перепортил продукты, изорвал и переломал вещи и ухитрился при всем этом не оставить никаких следов. Не на вертолете же прибыли и убрались грабители! Проваливаясь по пояс в глубокий снег, мы околесили избушку, но ничего не нашли — ни следочка. Голодные и злые как черти, сидели мы
