Знак Огня - Артём Сергеев

— Клянусь, — и мне пришлось приложить к сердцу руку, чтобы от всего сердца, чтобы не забыть, — клянусь, баба Маша! И спасибо вам, век помнить буду!

— А раз так, — и баба Маша, откинув в сторону торжественность момента, резко стала азартной, и хлопнула она в ладони, и даже зажмурилась от нетерпения, — то давай уже приступим! А то болтаем всё, болтаем, а дело стоит! И это, давай сейчас попрощаемся, что ли, потому что, как закончим, я домой побегу, огородами побегу, чтобы не заметил никто, ну и тебе бечь тоже надо будет, не знаю уж, куда.

— Не надо прощаться, — попросил я её, — до свидания, баб Маша, до свидания только. Прощаться я с вами не хочу и не буду. Когда смогу, когда вернусь, так каждый день год целый, а то и больше, буду ходить к вам по вечерам с чаем и тортиком, да слушать вас, слушать и слушать, на ус мотать. И это будет, обязательно будет, так и знайте, вы меня дождитесь только, баб Маша, будьте осторожны, обещаете?

— Охти ж мне, старой, — и она, снова всхлипнув, обняла меня от всей души, да и я облапил её тоже, но легонько так, с почтением, как самый настоящий внук. — Спасибо тебе, Данечка, пусть всё у тебя получится, а я-то уж тут буду сидеть тише мышки, не беспокойся за меня! Не первый год на свете живу, знаю, как с этими стервами себя вести, трудно мне будет, но справлюсь как-нибудь! Ты сам только, сам выживи, если сумеешь, так и я с тобой, на пару, а если нет, то не будет мне и другим просвета, помни об этом! На тебя одна надежда!

— Ну, тогда начнём, — и я, осторожно отстранив её, заговорщицки ей подмигнул, — наше безнадёжное предприятие?

— А и, — и она, вытащив из кармана платочек, промокнула глаза, — начнём! Совсем ты мне мозги запудрил, Даня, то плачу я, то улыбаюсь, то в жар меня бросает, то в холод! А ведь я с самого начала спокойная была! Я ведь на дело настраивалась! Но теперь всё, теперь ты, Данечка, давай, жги не жалей, от всей души жги, но не со всей мощи, не надо, потихонечку, полегонечку начни, а я тебе помогать и направлять буду!

И я на этом, отпустив бабу Машу да повернувшись лицом к дому, начал. Но не все три дела одновременно, я же не Гай Юлий Цезарь, а с малого, с собственных вещей в чугунной урне. И почему-то мне сначала на ум пришли какие-то цифры, и что железо размагничивается при восьмистах градусах, и что обычный костёр, да ещё из сырых дров, даёт много меньше да и долго это, в минуту точно не уложусь, но не стоять же мне тут, палочкой этот вонючий мусорный костёр помешивая, и что, конечно, было бы неплохо всю эту мою деятельность перевести в понятные мне единицы измерения, но тут баба Маша выписала мне третий за вечер подзатыльник, вновь звонко и от всей души назвав меня по-польски пёсьей кровью.

И я, дёрнувшись от неожиданности, так дал, из левой руки дал прямо в урну, что она мгновенно раскалилась до ярко-жёлтого свечения, то есть до тысячи ста градусов верных, да что ж со мной сегодня такое, что за профессиональная деформация.

В урне что-то глухо бухнуло и выскочило дымным облаком, хотя почему что-то, это ж вода испарилась ударным способом, хорошо ещё, что всю неделю погоды стояли сухие, а то бы так дало, как из пушки бы дало, и ловил бы я потом свой телефон с карточками по всей округе, в жёлто-белом отсвете раскалённого металла, что осветил собой всю нашу улицу не хуже фонаря.

Баба Маша, моментально что-то сообразив, за рукав потянула меня в тень, в кусты, крепко потянула, и я поддался, доверившись ей и не глядя под ноги, ведь сейчас вылезут же все, на пожар поглядеть, а тут мы с ней торчим, как три, то есть два, тополя где-то там, не помню уж где. Но со мной-то ладно, мне уже скрываться смысла нет, а вот с ней как?

— Я глаза умею отводить! — каким-то образом поняла мои внезапные терзания баба Маша, — не отвлекайся, Данечка, пускай свою тигру!

И я пустил в дело бесновавшегося во мне зверя, и показал ему ход, через вентиляцию ход, и дал чёткую задачу, и дёрнул его за хвост без всякой жалости, усаживая на задницу рядом с урной, когда он было в азарте попытался от меня отмахнуться.

— Делай то, что я тебе говорю! — громко, вслух, в неожиданной и лютой злобе, приказал я, вызверившись ему прямо глаза, подчиняя себе и ломая чужую волю, — иначе пожалеешь!

Зверь растерянно оглянулся, а потом неожиданно и оглушительно, во весь голос и на всю округу, с обидой и попыткой примириться, мол, чего это ты, хозяин, мяукнул мне в ответ, если только можно это было назвать мяуканьем. Но все окрестные собаки всполошились как никогда, они заверещали в диком страхе, они начали рваться с цепей и забиваться в тёмные углы, ведь это для них был ужас наяву, давний ужас, из глубины времён, неожиданно заявивший о себе, да ещё и вместе со свежей гарью, опалившей им чуткие ноздри, огня-то они боялись тоже.

— Так его, Данечка! — неожиданно и звонко поддержала меня баба Маша, — так его! Со всеми с нами так, слышишь! Только так и никак иначе! И запускай его давай, быстрее запускай, а то вон, повылазили уже!

Из частных домов уже действительно повылазили разбуженные люди, там перекрикивались тревожно, но со дворов на улицу ещё не выходили, да и в окнах сталинок начал зажигаться свет, и я понял, что да, надо поспешить.

— Я — твой хозяин, — но всё же это был тот самый случай, когда нужно было погодить, — а ты — мой слуга. Другом мне стать ты не заслужил ещё. Или так, или уходи. Решай прямо сейчас, или я сам тебя выгоню.

Сил в звере было много, подкормился он у меня за эти несколько часов, подъелся здорово, накопил дури, на неделю хватит, не меньше, ну или на пару тысяч километров хода, так