Знак Огня - Артём Сергеев

— Тебе, Федя, самое неприятное, ты уж извини, — сказал я домовёнку, протягивая ему верёвку с петлёй на конце, — но не залезу я туда, одной рукой если только, и то корячиться придётся.

— Ничего, хозяин! — пропищал тот, пытаясь не показать виду, — а что сделать-то нужно?

— Накинь эту петлю ему поперёк тела, на шею не надо, — стал я объяснять ему свой план, — и затяни потуже, а мы пока воду подключим, да ополоснём его на первый раз прямо тут, на дорожке. Не тащить же это дерьмо в баню, право слово, не отмоем же её потом. И ещё, грабли мне принесите, я его вытащу да буду граблями от себя отпихивать, а верёвкой через зубцы на себя тянуть, чтобы он, значит, не метался по двору, на одном месте сидел.

— Это ты хорошо придумал! — согласился со мной Федька, заулыбавшись, — дадим напору и граблями прижмём! И мух отгоним заодно! А то что это он, действительно!

— Сопротивляться будет, — деловито предупредил меня Тимофеич, пока Федька, зажав одной рукой нос, нырял в будку, — он может, дядька ведь, не просто так! Ты уж, Данило, наготове будь, но не серчай только сильно, пожалей дурака!

— Посмотрим, — отозвался я, дав пробную струю вбок, на траву, и остался доволен, хороший был напор, а потом азартно скомандовал во весь голос. — На старт, внимание, марш!

И я сунул грабли вперёд, к выходу из будки, зубцами вниз, и прижал к ним плотно Никанора, и привязал верёвку внатяг к черенку, чтобы руки освободить, и вытащил этот сладко посапывающий кусок тухлятины на бетонную дорожку, и попытался вновь рассмотреть, уже при свете дня, это вонючее чудо.

— Каков подлец, а? — глянул я на домовых, — ноль эмоций, как будто так и надо! Спит, сволочь, да так сладко, аж завидно, ещё и ногой на нас дёргает! И что-то не вижу я в нём, Тимофеич, горя неизбывного, похмелье вот разве что в самом разгаре, и всё на этом.

— Ну, первые года точно было, — развёл руками старшина, — сильно прям! А потом да, перегорело у него что-то внутри, пеплом подёрнулось, но жить справно он уже не смог. Или не захотел. И пристыдить не получилось, что ему мои слова, я простой домовой, он же целый дядька, премудрости вкусивший! Фигура!

— Не может, — я положил грабли на бетон, зубцами вниз, и наступил на черенок ногой, — научим! Не хочет — заставим! А если совсем всё плохо будет, то посажу я его на цепь, как собаку, прямо в этой будке и посажу, там ему самое место!

— Истинно так, — поддакнул Тимофеич, — вот они, злонравия достойные плоды! Зато для воспитательной работы пригодится, буду молодых сюда водить и издаля показывать, к чему распущенность-то приводит!

— Там видно будет, — отмахнулся я и взял в руки шланг, — ладно, даю напор!

И холодная вода сильной струёй обдала Никанора, и взлетели с него разочарованные мухи, а сам он сначала неверяще и непонимающе застыл, мгновенно проснувшись да распахнув бессмысленные глаза, а потом начал лихорадочно метаться на привязи, не соображая ничего и воя на ультразвуке в полный голос. Какая-то слизь летела с него во все стороны мелкими соплями, вонь била в нос с удвоенной силой, когти скользили по бетону, и буксовал он на низком старте, и рвался во все стороны сразу, и озлился на это не только я, но и Тимофеич.

— Тихо ты! — вдруг ловко треснул он щёткой с длинной деревянной ручкой Никанора по лбу, пока я боролся с ходившими ходуном граблями, пришлось даже налечь на черенок всем телом, причём Тимофеич от всей души своего дядьку треснул, с отчётливым сильным звуком удара деревом по кости, дал, видимо, выход многолетнему раздражению, — не ори, дурень! А ты, Федька, сыпь на него порошок стиральный, и в морду ему тоже сыпь, не жалей его, не сахарный! Уж мы сейчас помоем-то сердешного, за все тридцать лет помоем так помоем!

Домовые успели притащить сюда не только две щётки и початую пачку стирального порошка, но и средство для мытья посуды в холодной воде, нашли же где-то, и вот теперь попеременно то сыпали на Никанора белым, то лили по чуть-чуть сине-зелёным, и бодро тёрли его щётками в четыре руки, тёрли не жалея.

А я, чтобы уж совсем не доконать Никанора и пришпорить процесс, попытался дать огня в проходящую через шланг воду, и у меня получилось.

— О, тёпленькая пошла! — тут же обрадованно сообщил мне Федька, присыпая Никанора стиральным порошком, прямо под щётку Тимофеичу, — ну, сейчас дело попрёт!

И дело пошло бодрее, правда, не так бодро, как мне хотелось бы, очень уж много накопил в себе Никанор всякой гадости, пропитался ею, погряз в ней и пропах, и напомнило мне это виденный однажды на ютубе ролик, там древние ковры мыли от столетних загрязнений, долго мыли, тщательно и упорно, и лило из-под ковров не переставая чёрным, и шла потоком грязь, не обращая никакого внимания на килограммы чистящих средств и кубометры воды, вот и у нас так же выходило, тяжело и со скрипом, и медленно шёл прогресс.

А ещё припугнуть мне пришлось Никанора, и припугнуть жёстко, чтобы сомлел он от ужаса, сомлел, покорился и не трепыхался больше. А то ведь колдовать же начал, немного очухался и начал, стремясь отбиться от холода и воды, кинуться на нас хотел, вырваться и убежать, но плохо получалось у него, верёвка и грабли держали крепко, и тогда полетели в нашу сторону какие-то обрывки бессильных заклинаний, ведь не помнил он ничего толком уже, но отскочили Федька с Тимофеичем стороны, чтобы не попасть под раздачу, и спрятались за меня.

А я, вспомнив как позапрошлой ночью обезвредил собаку, так же кинулся к злобно таращившему на меня глаза Никанору, на ходу сжёг летевшую в мою сторону его корявую волшбу пополам со зловонной слизью и соплями, и ударил так же, как тогда, огненными когтями по шее, только в последний момент подтянул их на себя, да вырвал ему шерсти клок, чиркнув по горлу.

Запахло палёной псиной, Никанор завыл в диком испуге пуще прежнего и добавил запахов, но съёжился, свернулся в клубочек и уже безропотно стал принимать помывку, разве что задрожал мелкой дрожью, задрожал