Тигр снегов. Неприкосновенная Канченджанга - Норгей Тенцинг

Настала ночь. Над седлом завывал ветер. Мы с Ламбером делили палатку на двоих и всячески старались согреться. Правда, эта ночь не была такой тяжелой, как предыдущая, но все же нам пришлось нелегко. Утром стало ясно, что остальные шерпы не в состоянии продолжать подъем. Жокей все собирался умирать, причем было видно, что он по-настоящему болен; остальные чувствовали себя немногим лучше. Швейцарцы понимали, что для штурма вершины необходимо разбить еще один лагерь, VII, на гребне над нами, и предложили Пху Тарке и Да Намгьялу специальное вознаграждение, если они попытаются перенести снаряжение. Однако оба отказались. Они не только выбились из сил, но и пали духом; не только не хотели идти выше, но умоляли и меня не делать этого. Однако я стоял на своем не менее решительно, чем они, и в конце концов было найдено единственно возможное решение. Мы подняли Жокея на ноги и крепко привязали его к Пху Тарке и Да Намгьялу, после чего они втроем двинулись вниз, а мы четверо стали готовиться к дальнейшему восхождению. Без помощи ушедших мы могли нести лишь небольшую часть необходимого для лагеря VII имущества, и надежды на успех заметно сократились. Однако делать было нечего.

И вот мы вышли в путь двумя связками — Обер с Флори, Ламбер со мной. Мы карабкались час за часом — от седла вверх по крутому снежному склону к подножию юго-восточного гребня, затем по самому гребню. Погода стояла ясная, гора защищала нас от западного ветра, тем не менее мы шли очень медленно — из-за высоты и трудностей, связанных с поиском надежного пути. У нас была с собой только одна палатка, которую нес я, и на один день продовольствия; сверх того каждый нес по небольшому кислородному баллону. Впервые в горах я пользовался кислородом, однако он помогал нам мало. Аппараты действовали, только когда мы отдыхали или останавливались, а на ходу, когда кислород был нам нужнее всего, они отказывали. И все-таки мы продолжали восхождение. Достигли высоты 8200 метров, пошли еще дальше. «Мой личный рекорд побит, — подумал я. — Мы выше, чем в 1938 году по ту сторону горы в лагере VI». Однако до вершины оставалось еще свыше шестисот метров.

На высоте 8405 метров мы остановились. Дальше идти в этот день не могли. Как я уже говорил, мы несли очень небольшой груз. Вероятно, швейцарцы собирались в этот день произвести только разведку, оставить возможно выше палатку и немного продовольствия, спуститься обратно и вернуться наверх уже после того, как подойдут еще носильщики. Но погода стояла на редкость хорошая. Мы с Ламбером сохранили некоторый запас сил. Я увидел небольшую, почти ровную площадку, на которой можно было поставить палатку, показал на нее и сказал:

— Следовало бы переночевать здесь сегодня.

Ламбер улыбнулся — он явно думал то же, что и я. Обер и Флори догнали нас, они переговорили втроем с Ламбером, и было решено, что первые двое уйдут вниз, а мы останемся. Утром, если погода удержится, попробуем взять вершину.

Обер и Флори сложили свою ношу. «Берегите себя», — сказали они со слезами на глазах. Они были в хорошей форме, как и мы с Ламбером, и могли тоже остаться, с такой же надеждой на успех, как мы. Но у нас была только одна палатка и очень мало продовольствия, и они без единого слова принесли жертву. Так принято в горах.

Обер и Флори ушли. Вот они превратились в маленькие точки, вот исчезли совсем. Мы поставили палаточку, спотыкаясь и задыхаясь от напряжения, однако, закончив работу, сразу же почувствовали себя хорошо. Погода стояла такая ясная, что мы даже посидели немного снаружи в угасающем свете солнца. Не зная языка друг друга, мы не очень-то могли беседовать. Впрочем, мы и не ощущали особенной потребности говорить. Я указал рукой кверху и произнес по-английски.

— Завтра — вы и я.

Ламбер улыбнулся и ответил:

— Ça va bien!

Стемнело, стало холоднее, и мы забрались в палатку. Примуса у нас не было, но мы и не хотели есть. Ограничились небольшой порцией сыра, который запили несколькими глотками снеговой воды. Спальных мешков мы тоже не имели, лежали вплотную один к другому, хлопая и растирал друг друга, чтобы поддерживать кровообращение. Думаю, что мне от этого было больше пользы, чем Ламберу, потому что я среднего роста, а он такой длинный и огромный, что я мог согревать его только по частям. И все же он заботился не о себе, а обо мне; особенно он боялся, что я отморожу ноги.

— Мне что, — говорил Ламбер, — у меня пальцев нет. Но ты свои ноги береги!

О сне не могло быть и речи. Да мы и не хотели спать. Лежа неподвижно без спальных мешков, мы, наверное, замерзли бы насмерть. Поэтому мы возились и растирались, растирались и возились, а время шло бесконечно медленно. Наконец в палатку проник серый рассвет. Окоченевшие, промерзшие насквозь, мы выбрались наружу и осмотрелись. Увиденное нас не обрадовало — погода ухудшилась. Она не испортилась безнадежно, бури не было, но небо на юге и западе затянули тучи, усилившийся ветер хлестал по лицу ледяными кристалликами. Раздумье длилось недолго, и, как всегда, нам не нужны были слова. Ламбер показал большим пальцем в сторону гребня, я улыбнулся и кивнул. Мы слишком далеко зашли, чтобы сдаваться. Надо сделать попытку.

Казалось, ушел не один час на то, чтобы прикрепить на обувь кошки окоченевшими руками. В конце концов мы двинулись в путь. Выше, выше, очень медленно, почти ползком, три шага — отдых, два шага — отдых, один шаг — отдых. Мы несли с собою три кислородных баллона, но они по-прежнему не действовали в движении, и кончилось тем, что мы бросили их, чтобы облегчить ношу. Примерно через каждые двадцать метров мы менялись местами, чередуясь в тяжелой работе по прокладыванию пути. К тому же пока задний выходил вперед, передний мог постоять спокойно и передохнуть. Прошел час, второй, третий. В общем, лезть было не так уж трудно, но приходилось соблюдать крайнюю осторожность: с одной стороны гребня открывалась бездонная пропасть, с другой тянулся нависший над пустотой снежный карниз. Местами