В долине солнца - Дэвидсон Энди

Он все еще думал о ней, когда ощутил сильную боль в шее, и перед его мысленным взором встало ее белое рассыпающееся лицо, и он открыл глаза и ахнул. Тогда он понял, что потерял ее. Слишком много крови пролилось между ними, и их странная связь оборвалась. Он коснулся левой рукой горла – в том месте, где она его ранила. Посмотрев потом на пальцы, увидел, что они стали алыми и блестят на свету. «У нее тоже кровь идет, – понял он. – И она больше не настоящая». Он расстегнул куртку и посмотрел на свою кровь – яркую, влажную. Полосы ткани, что он туда запихал, все ею пропитались. «Мы вместе становимся ненастоящими», – подумал он и запахнул куртку обратно.

Когда он поднял глаза, то увидел мальчика – тот пробирался сквозь толпу, как испуганный олененок. Мальчик тоже его увидел и остановился. В руке он держал нож Тревиса, и тот был окровавлен, а штаны на мальчике потемнели в паху. Он был бледен, смотрел во все глаза, лицо в слезах и красных брызгах.

Люди шагали вокруг него, все по своим делам, ни на что больше не обращая внимания.

Тревис, тяжело, с дрожью делавший каждый вдох, поднял руку и помахал.

Аннабель спешно прошагала мимо билетных киосков и остановилась у павильона 4-H[27], где проходил конкурс пугал. Их там было пятьдесят-шестьдесят, установленных на метлы, торчащие из тюков сена, а двор был битком набит детьми с родителями и судьями. Она влезла на один из тюков и выглянула над толпой, ища Сэнди и Калхуна. Заметила комнату смеха и спустилась, вошла в большую освещенную арку, оказавшись в той части ярмарки, где водные шарики, утиные пруды и тиры уступали аттракционам и шатрам. Когда толпа расступилась, она увидела своего мальчика: он сидел на скамейке рядом с ковбоем в черной соломенной шляпе.

Тревис Стиллуэлл сидел, держа за руку ее сына.

Ей вспомнился свой сон, привиделся слепящий свет мотеля за спиной у Стиллуэлла, теперь превратившийся в длинный горизонт ярмарки, с ним и мальчиком.

Ковбой обратил на нее взгляд. Его глаза были тусклыми и желтыми, как гаснущее пламя. Она увидела, что сквозь его джинсовую куртку сочится кровь, и рука, которой он держал Сэнди, тоже в крови. Она также видела, что он снял кожаную перчатку и положил ее на скамейку – и та была окровавлена. У мальчика на коленях лежал нож, горло ковбоя было затянуто ярко-красными повязками. Увидев все, она вспомнила. Вспомнила кровавые следы у себя на крыльце и в гостиной. Вспомнила кемпер на подъездной дорожке фермерского дома. Женский смех и звук рвущейся плоти, два белых кролика в шкафчике, брошенные ей на колени из зубов ухмыляющегося создания, оборванной женоподобной твари…

О боже.

– Сэнди! – крикнула она.

Мальчик посмотрел на нее, и Аннабель прикрыла рот ладонью, когда увидела, что его глаза были один в один как у нее: ясные, голубые, влажные, без следа серебристой пелены. Сэнди отпустил руку ковбоя и подбежал к матери, оставив окровавленный нож на скамейке.

Рука Стиллуэлла безвольно упала.

Аннабель подхватила сына на руки и пригладила ему волосы.

– Я люблю тебя, – прошептала она. – О, я люблю тебя. Я люблю тебя.

В комнате смеха вдруг закричали, и ярмарочная толпа в один миг сбавила ход и стала стекаться к месту происшествия. Аннабель поняла: что бы ни случилось – кровь, Стиллуэлл, нож – оно могло все еще продолжаться. Она прижала сына ближе к себе и заозиралась.

«Где Калхун? Его нигде нет».

Сэнди отодвинулся от маминой блузки, хотя руками по-прежнему обвивал ее шею. Он смотрел на ковбоя, который сидел на скамейке и тяжело сглатывал кровь, так что у него подпрыгивал кадык. Аннабель также видела, что Стиллуэлл пытался заговорить, его губы формировали слова, которые терялись в шуме карнавала.

– Хочешь, – проговорил Стиллуэлл, рассеянно глядя в землю. Затем влажно кашлянул. – Хочешь прокатиться на вон том колесе, – сказал он и сглотнул. Кровь полилась у него из шеи. Он закрыл глаза и открыл их снова. Посмотрел на мальчика. – Как думаешь, – продолжил он, – умыкнуть билетик?

Сэнди посмотрел на пачку билетов, торчащую из левого кармана его вельветовых брюк. И тихо ответил:

– На колесо нужно четыре билета.

– Четыре, – повторил Стиллуэлл.

Аннабель видела, что он уже едва дышал. Глаза его тускнели, кровь сочилась сквозь куртку, в области живота она стала еще темнее, и пятно не прекращало расширяться.

– Идите все со мной, – сказал Стиллуэлл, – если желаете.

Аннабель собиралась уже увести сына, чтобы пойти искать Калхуна, – вокруг комнаты смеха теперь раздавались возбужденные голоса, какой-то мужчина кричал: «ВЫЗОВИТЕ ВРАЧА, ЗДЕСЬ ЕСТЬ ВРАЧ?», – когда Сэнди выскользнул из ее объятий и, повалившись на землю, тут же вскочил и устремился к Стиллуэллу. Аннабель бросилась за ним и оттащила его за плечи, но мальчик все же успел взять окровавленную руку Стиллуэлла и вложить в нее четыре билета. Сэнди сложил ковбою пальцы на животе, поодаль от ножа, который лежал на скамейке, будто мертвая рыба на берегу. Когда Аннабель снова подхватила сына на руки, мальчик плакал. Она держала его, как малыша, целовала в макушку и снова и снова приговаривала, что любит его. И эти слова уносили ее прочь от скамейки, от комнаты смеха, от толпы.

Шум стоял громкий, почти как на самой ярмарке.

Вдали ревели сирены.

Кричала женщина.

Тревис закрыл глаза и прислушался к музыке – ему было все равно, что играло. Ему показалось, будто он услышал какой-то фрагмент. Последнюю песню, хотя он и не мог разобрать слова. Почувствовал запах горчицы и уксуса, что доносился из мусорного бака неподалеку. Он открыл глаза и опустил глаза на свой живот. Билеты в его руке качались на ветру, как цветы на могиле. Увидел свой боевой нож на скамейке, где его оставил мальчик. Закрыл глаза. Открыл. Снова закрыл.

«Возьму-ка эти билеты, – подумал он. – И с ними уйду».

Безо всякой музыки, его унесло…

в широкой крытой кабинке с женщиной и мальчиком, которые сидели напротив него, и пока кабинка медленно, с остановками приближалась к вершине, пассажиры садились и выходили, женщина обнимала мальчика, а мальчик смотрел за борт, и колесо вращалось, а кабинка то поднималась, то замирала. Где-то на ярмарке внизу загудела сирена, затем раздался смех, лопнул шарик, пока они втроем висели в темном небе на вершине колеса, откуда до самого горизонта весь мир облекала лишь ночь

…со скамейки, туда, где было темно. Звуки ярмарки и колеса затихли, яркие карнавальные огни потускнели. «Сейчас я не умру, – подумал Тревис, – потому что для того, чем я стал, это намного хуже смерти». И он сел, насколько мог, прямо…

и вот кабинка обошла круг и спустилась, оператор поймал ее и открыл дверцу, все закончилось так быстро, и женщина с мальчиком быстро выскочили из кабинки и, ступив на металлический мостик, сошли по лестнице, а Тревис еще сидел в мягко качающейся кабинке, думая про себя: «Я поеду еще», и когда колесо начало свой медленный, прерывистый подъем, Тревис увидел женщину с мальчиком в последний раз, они пробирались сквозь толпу, женщина придержала мальчика рукой, и они не оглядывались, а просто ушли…

Тревис открыл глаза, и ночное небо над ним взорвалось красными, синими и зелеными шипящими огнями. Он медленно повернул голову и посмотрел на восток, через озеро, туда, где небо взорвалось светом. «Ну конечно, – подумал он, – они-то проделают дырку достаточно большую, чтобы и я пролез».

Он не видел, как Рю вышла из тени между дартсом и комнатой смеха. Никто не видел. Ее шея и платье были красными, волосы пропитаны кровью, а лицо – печальным. Она постояла немного, наблюдая за Тревисом черными как бездна глазами. Уперлась рукой в стену дартса, будто для равновесия, а потом подняла глаза к небу, и в следующее мгновение исчезла из этого мира, чтобы пересечь неведомое пространство и неведомое время.

«Может, и мне так покататься», – подумал Тревис.