Дневник Блокады - Алёна Владимировна Годунова

«Так что ж они там делают? Кирпичи, асфальт едят? Пусть сюда едут!»

Но тогда никто никуда ехать не мог. Потому что папе надо было на работу ходить. А потом был очередной призыв – нужно было пополнять ряды военнослужащих. Папу забрали в армию. А мы с мамой перебрались в Токсово.

Ирина Александровна

В 1942 году открылась Дорога Жизни. И нас эвакуировали. Я не помню, как это было. Но мама мне потом рассказывала. Идёт одна машина, за ней – другая. Старались подальше друг от друга. Немец всё время обтреливал.

Мама рассказывала: мы проезжаем, а сзади нас снаряд разрывается. Люди кричат! Это ужас, когда лёд рвут…

Зоя Георгиевна

Это хорошая закалка была – работать на улице, в мороз, без фуфайки. Потому что в фуфайке такую скорость не наберёшь. Мы грузили торф для ГЭС в вагоны корзинами по 35—40 кг. А загрузить надо 7 тонн. Это примерно 200 корзин.

И лопатами работали, и корзинами таскали. Друг другу на плечо подавали. И бегом по трапу. Одна – в одну сторону, другая – в другую.

Корзиной под самый потолок вагон не загрузишь. Потом лопатой – забиваешь все щели, закидываешь под потолок. И на всё про всё – не больше двух минут.

И опять бегом, потому что надо загрузить весь вагон. И это надо было сделать за 4 часа. Сколько раз я нагнулась, разогнулась? С грузом…

Один состав уйдёт – и тут же подают второй. И снова бегом. Потому что движение составов рассчитано по минутам. Надо успеть загрузить вагон. А нас – два подростка. И мы всё успевали. И бывало, что ещё и раньше срока.

6 апреля 1945 года

Когда я пришла домой, всё уже было упаковано, приготовлено к отправке. И красноармеец приехал, которого послал дядя. До вокзала добрались благополучно. И сели в вагон тоже. Правда, сначала не пускали, так как было слишком много вещёй. Пришлось дать кусок хлеба, и тогда всё было в порядке.

На вокзале мы получили 4,5 кг хлеба, манную кашу и селёдку. Это было для нас такое счастье, что выразить невозможно!

Стояли на вокзале очень долго. Потом повезли на запас. Там ночевали. И наутро опять повезли в Ленинград. В общем, ехали мы до станции Лом до 21 июля. На всех крупных станциях кормили нас хорошо.

В дороге, конечно, не без приключений. Мы чуть было не проехали станцию Всполье. Маме пришлось прыгать на ходу поезда. Вещи тоже выбрасывали на ходу. И у нас остался в вагоне самый ценный тюк. Очень расстроились. Я сразу побежала к дежурному диспетчеру. Мне там сказали, что поезд пойдёт без остановки до станции Нерехта. Он сразу позвонил туда, чтобы вещи мои сняли. А сама я стала проситься на товарный поезд. Меня ни в какую не брали. А потом один проводник сказал: поезжайте на свой страх и риск и не говорите, что мы знаем об этом. Я согласилась. Ехала 4 часа. И всё вспоминала, что там лежит, но всего вспомнить не могла.

Как приехала в Нерехту, я вышла из вагона. Меня сразу же задержал боец и потребовал документы на право проезда в товарном поезде. Я всё объяснила, кто я и зачем сюда приехала. Он меня отпустил. Во время моего объяснения гражданин какой-то сказал, что этот эшелон ещё стоит. И я, не помня себя, побежала, под составы пролезала. Наверно, их стояло 5—6. Наконец, добралась до своего эшелона. Нашла вагон, влезла, спрашиваю, где мой тюк. На меня тётки обрушились руганью, что приходила милиция и дежурный, мешка моего никакого нет, и чего я пристаю к ним, ведь всё выбросили на ходу. Тогда я сама стала искать. И вижу, он лежит под лавкой в уголке, а был на полке. Вытаскиваю, тряпки нет – была пришита с адресом и фамилией. Всё оторвано, а на мешке осталась белая рамка от тряпки и даже нитки. Соседка, которая присвоила мешок, очень смутилась, начала оправдываться. Но тут все тётки сразу на неё обрушились, что «паршивая овца всё стадо портит», что она «позорит имя ленинградца» и т. д. и т. п. Эта гражданка ехала с четырьмя маленькими детьми и больным, как она говорила, мужем. Везла с собой массу вещей и даже велосипед. Может быть, тоже украденное. Она у нас стащила прекрасное шерстяное пальтишко Ритуськино и мамины резиновые боты. Но я была довольна, что нашла мешок, а об остальном не очень беспокоилась.

Эдуард Николаевич

Мы жили в деревне Сичи. Моей троюродной сестричке было 6 месяцев. Ирка Меховская. Потом, кстати, стала призёркой Олимпийских игр по плаванию в Мюльберне. А тогда она только родилась. И ей давал детское питание. Но за ним нужно было идти в Токсово – 3,5—4 км. И меня, 8-летнего мальчика, посылали туда. Давали литровую банку, и я нёс её в руках.

А на дороге была песочная гора. Называлась Комендантская. И я решил по ней спуститься. Где-то споткнулся. И сам упал, и банка у меня покатилась. И принёс я вместо 300 г, наверно, грамм 80.

Моя и Иркина мамы между собой обсуждают: «Вот, наверно, съел по дороге».

А кто-то услышал и говорит: «Дуры! Как в руках нести банку!?»

Ручки-то маленькие. Вот она у меня и выскользнула.

Зоя Георгиевна

Когда меня мобилизовали, сами понимаете, я была убита горем. Да ещё и мобилизовали!

Нас сразу начали откармливать. Давали на 200 грамм хлеба больше, чем солдатам на передовой. 600 грамм. Но карточек у нас не было. Мы были на военном положении. И 500 грамм хлеба полагалось за перевыполнение нормы. Его можно было сразу взять или постепенно.

Я бы съела мешок хлеба. Глазами. А тут не могу есть – и всё. Я взяла эмалированную чашку, туда крошила хлеб, наливала воды, ставила на плиту и мешала. У меня получалась каша. Там настоящий хлеб был, без примесей. Сами пекли. Выходила пшеничная каша. Так я разрабатывала желудок.

Эдуард Николаевич

1 сентября я пошёл в школу. Она находилась в Токсово, возле Кавголовского трамплина. Мама пошла на работу на железную дорогу – шпалы таскала. Тяжелейшая работа!

Ближе к зиме выяснилось, что неподалеку открыли воинский продуктовый склад. Туда приходили посылки с большой земли. Они взяли людей разбирать и сортировать эти посылки. И мама попала в их число.

Я со школы прохожу мимо, стоит часовой. Говорю: «Дяденька, пусти! У меня там мама работает».

Иной раз и пропускали. Подхожу к столовой. А заведующая – жена майора. Такая она была, что и не скажешь, что Блокада. И дочь их, Злата, там работала. Заведующая говорит: «Златочка, покорми мальчика!»

Злата отводила меня за стол и давала что-то покушать.

Зоя Георгиевна

Тётя Таля написала мне письмо: «Будут спрашивать, говори, как есть». А я уже и забыла, как всё было.

И вот, работаю. Приходит мужчина с портфельчиком. Бригадир говорит: «Иди, это тебя!»

Директор предприятия специально освободил нам свой кабинет. Следователь начал спрашивать меня издалека: кто мои родители, где папа, где мама. И всё такое. Потом стал показывать мне фотографии тёти Тали: «Кто это?»

Я отвечаю: «Это тётя Таля, я с ней работала. Мы недалеко друг от друга жили, и я к ней часто прибегала, как ко взрослому человеку. Потому что я одна, сирота».

Потом показал мне фотографию женщины – молодая, интересная. Я говорю: «Я её не знаю». Это была убитая женщина.

И Ольгу показал, говорит: «Кто такая?»

Я отвечаю: «Я не знаю. Знаю только, что тётя Таля называет её золовкой».

И вот, он начинает меня расспрашивать. Когда приходила за топором? Когда приходила за мясорубкой? А я говорю: «зимой» или «в январе».

А ему нужно точно. Как он меня мучил! «Ну, напряги мысли, вспомни, когда: число, месяц».

Уже 10 часов вечера. Я говорю: «Теперь я в столовую не попаду». Он отвечает: «Попадёте. В столовой накормят. Я отвезу».