Дневник Блокады - Алёна Владимировна Годунова

На этой же неделе я опять к ним поехала. Повезла туфли в починку. Было то же самое. Накормили меня всем вкусным и даже холодным мясом. Привезла с собой хлебца, который дал дядя Шура. Он пообещал послать красноармейца помочь мне переехать на вокзал. И просил сообщить, когда поедем. Мне поэтому нужно было 11 июля ехать к нему. Было некогда, но разве я откажусь от этой поездки?

Ехала к нему в третий раз. Чувствовала себя угнетенно. Мне было как-то не по себе, стыдно. Ночевала у него. Наутро дядя Шура со своим помощником должен был пойти в баню. Он сказал, что есть не хочет (странно звучит это – у голодного человека). На кухне дал распоряжение красноармейцу, чтобы принёс мне завтрак. Через некоторое время на столе передо мной стояла целая миска прекрасного густого супа. Я съела одну тарелку и больше не могла. Как я могла оставить суп, зная, что у меня сидит совершенно голодная мать, и дочка тоже голодна?!?

Я попросила разрешение у дяди взять суп с собой для мамы. Он дал согласие. У хозяйки попросила бидончик и маме привезла почти полный супа. Как была довольна мама, я не буду говорить. Само собой понятно, тем более, что она была так голодна и ела суррогатный кофе. Кроме того, я обещала завезти ужин свой (я была на рационе в конторе, то есть сдавала карточки, и нас три раза кормили в день) перед тем, как поехать к дяде Шуре. Но я очень задержалась на работе из-за получения трудовой книжки и поэтому заехать не смогла, что меня, конечно, очень угнетало.

12 июля Риточка была в яслях. Я приехала домой часов в 10—11 утра. В доме был страшный хаос. Мама укладывала последние вещи, зашивала. Я взяла посуду и пошла в банк за обедом (в выходной день давали один раз: за завтрак, обед и ужин). Удалось получить несколько порций. Я принесла домой целую банку рисовой каши, котлетки 2—3, точно не помню, компот и соевую запеканку. В общем, у нас собралось еды несравненно больше, чем в обычные дни.

В этот же день я оформила документы для отъезда. Утром 13 июля к 9 часам пошла в банк за деньгами и попрощаться с сотрудниками.

Мне было жаль расставаться с ними, особенно с начальником сектора Курицыной Ниной Александровной, с которой мы проработали вдвоём самое тяжелое время. Несмотря ни на холод, ни на голод, мы всё время работали, не пропустив ни одного дня. Она оказывала мне всяческую помощь, чтобы хотя немножко облегчить моё существование.

Например, в январе месяце она как начальник сектора была прикреплена на питание в ресторан (забыла название), где кормили хорошо и даже давали завтрак и обед без карточек. Я ей давала мясную карточку, и она для Ритуськи приносила котлетки с гарниром. Причем здесь не вырезали из карточек ни крупу, ни масло. Дочка к этому очень привыкла. И как только я вхожу домой, она сразу меня спрашивает: «А тётя Нина присьяя котьетку?» Было много горя, если я ничего не приносила.

Нина Александровна вообще замечательный человек. У меня о ней сохранились самые лучшие воспоминания. Сколько в ней человечности, добра!!! Редко теперь можно встретить подобного человека.

Да в секторе было очень много симпатичных людей. Например, Ида Моисеевна Зарецкая. Нине Александровне я написала два письма, но ответа не получила. Не знаю, почему она не пишет мне. Иде Моисеевне я тоже послала, не так давно.

Мне эти люди стали дороги, близки. Расставаться было тяжело. Ведь может быть, навсегда?!?

Со всеми поцеловалась. Конечно, плакала. Нина Александровна тоже прослезилась. Курьер сектора Елена Александровна тоже плакала и даже в честь признательности ко мне подарила пучок салата (где-то достала). Это очень тронуло меня, было приятно. Ведь пучок салата в Ленинграде что-то значит. Он больше значил в то время, чем букет прекрасных роз.

Маргарита Николаевна

Однажды мама приходит на работу – а никого нет. Даже начальницы, Нины Александровны. Первая мысль у мамули: «Всё, пропала Ритуська!»

И, не смотря на холод и опасность попасть под обстрел, она решила пойти к Нине Александровне домой. Вдруг надо как-то помочь?

Приходит. Дверь приоткрыта. В Ленинграде в то время двери не закрывались – чтобы бригады дружинников могли выносить трупы из квартир.

Мама видит, Нина Александровна лежит, в платочке, бледная. Мама поняла, что она умерла. Бросилась ей на грудь и зарыдала. И вдруг Нина Александровна открывает глаза и говорит: «Иннуша! Миленькая, я проспала!»

Её муж служил в обороне Ленинграда. Вчера ему удалось как-то пробраться домой. Солдаты под Ленинградом тоже голодали. Но всё равно, он принёс всё, что мог, что было ценное, даже консервы.

Они сели, обнялись и заплакали. Нина Александровна угостила маму и что-то передала для ребёнка.

Так что эта история про Блокаду закончилась хорошо.

Эдуард Николаевич

Третья история Фафста Тимофеевича

Как и прежде, Фафст Тимофеевич возвращается с работы. Через мост лейтенанта Шмидта, площадь Труда, бульвар Профсоюзов. Проходит мимо Исаакиевского собора. Там со стороны Мариинского дворца есть скверик. Вдоль него – дорожка, буквально метра 1,5 шириной. По ней и идёт Фафст Тимофеевич.

Снежок порошит. Смотрит – что-то лежит на дорожке. Поднимает – паспорт. Раскрывает, чтобы прочитать по штампу прописку. И через пару минут метрах в 300 впереди разрывается снаряд. Если бы Фафст Тимофеевич не остановился, он как раз там и оказался бы.

Прочитал прописку – улица Союза Печатников. Здесь недалеко. Он возвращается на эту улицу. Находит дом, квартиру. Стучит. Открывает дверь женщина. Другая сидит на табуретке, вся в слезах.

«Я ваш паспорт нашёл», – говорит Фафст Тимофеевич.

«А карточки?»

«А карточек не было».

Пока они стоят и разговаривают, снова раздаётся стук. Открывают. Заходит мужчина, пожилой еврей. И приносит карточки!

Представляете, это ведь надо преодолеть себя! Не пойти в магазин и не забрать этот хлеб, понимая, что где-то люди бедствуют. Что они остались без хлеба и практически обречены. И он приносит эти карточки! Женщины не знали, как его благодарить! Такие тоже были ситуации.

В любой обстановке, при любой жизни, всегда встречаются очень разные люди. И хорошие, и плохие.

Часть 7. Дорога Жизни

Эвакуация

Зоя Георгиевна

Работая швеей, я заработала стахановскую карточку и в течение месяца получала горячий завтрак: 100 г хлеба и кусочек рыбки или ещё что-то.

А в декабре 1942 года мне исполнилось 16 лет. Меня приняли в Комсомол. И я должна была получить паспорт. Но, честно, боялась, что меня куда-то заберут, поэтому ещё немного врала, что не могла найти метрики. Потом заплатила штраф 25 рублей за то, что просрочила 2 месяца.

В марте я получила паспорт. А в апреле – повестку на работы оборонного значения.

В медкомиссии говорю: «Что ж я там сделаю? Я ж дистрофик».

А врач отвечает: «К сожалению, у нас других нет. Но ты ведь уже взрослая девочка. И понимаешь, что город надо спасать».

Я говорю: «Я понимаю».

И на этом всё закончилось. Я оказалась на предприятии, где труд подростков запрещён трудовым законодательством. Очень тяжёлый труд.

Эдуард Николаевич

Когда папа немного ожил, он поехал к своему двоюродному дяде, который жил в Токсово под Ленинградом. Это был март-апрель 1942 года. На папе была какая-то шубёнка, подвязанная верёвкой. Сам с бородой. Ушанка на голове. Он заглянул в окно. Марк Прокопович – муж папиной тёти – говорит:

«Я смотрю, вроде наша, павловская порода. Николай, это ты?»

«Да».

«А Мария с сыном где? Что, в Ленинграде?»