Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– Он же сказал, что нас не съедят. – Эльга попыталась улыбнуться. – Мы с тобой уже не девчонки. Мы взрослые девушки. Невесты. Я – почти княгиня.
– И все равно деваться некуда, – прошептала я. – Не назад же идти ни с чем.
Вернуться назад означало отказаться от возможности дальнейшей жизни, какой бы то ни было.
И мы двинулись вперед.
Подойдя к воротам, опять остановились и переглянулись, молча выясняя, кто возьмет в руки человечью кость и постучит.
– Это ты – почти княгиня, – шепотом напомнила я.
Мы ведь пришли за ее судьбой!
Я провожала сестру, ибо с детства было условлено, что я буду сопровождать ее, куда бы ей ни пришлось отправиться. Так обычно делают родственницы более низкого рода для тех, кто знатнее. Когда она станет княгиней, я стану прислуживать ей, и за это свое дело я взялась с самого детства.
Но есть вещи, которые княгиня должна делать сама.
На то она и княгиня.
Эльга опустила рукава сорочки, через льняную ткань взялась за кость, с усилием подняла и три раза ударила в ворота.
– Избушка… – шепотом подсказала я.
– Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! – громко повторила Эльга.
Мы замерли в ожидании ответа.
Одинаково страшно было и дождаться его, и услышать тишину.
– Кто там такой пришел? – послышался из-за ворот недовольный голос. – Дело пытаешь или от дела отлыниваешь?
– Судьбу пытаю! – отозвалась Эльга.
Правая створка ворот заскрипела и открылась.
Мы думали, что ко всему готовы, но содрогнулись от головы до пят, вдруг вьяве увидев перед собой это существо – не то женщина, не то птица, не то старуха, не то мертвец. Вместо лица – бледная береста, вместо глаз – черные круги, вместо носа – вороний клюв.
– Боги с тобой, бабушка! – холодея от ужаса, мы поклонились.
Не здоровья же желать той, которая давно уже не жива!
А чуры – и так все чуры в ней…
– Заходите, коли пришли, да не пожалейте потом, – пробурчала хозяйка.
Мы вступили за створку.
У второй, закрытой, я заметила ведерко с водой, в нем плавала берестяная чарочка.
Старуха протянула нам горшочек белого киселя и ложечку. Мы съели понемногу: не вкусив пищи мертвых, мы не могли иметь на их земле ни зрения, ни слуха, ни голоса.
Кисель был в общем-то обыкновенный, дома ешь такой каждый день. Но я проглотила его с трудом, ожидая, что все во мне переменится. Перемены не заметила, но тут же подумала: а когда умираешь – замечаешь ли это?
Хозяйка повернулась к нам спиной и пошла к черному зеву входа.
Глядя на ее спину, я вдруг уловила нечто знакомое. Но в тот раз, когда мы варили кашу медведю, никакой старухи при этом не было, я точно помню.
И все же, чуры мои, я тысячу раз видела эту спину, и как покачиваются плечи на ходу…
Мне никак не удавалось собраться с мыслями, но я не решалась отвести глаз от Буры-бабы, чтобы взглянуть на Эльгу.
Мы вошли в избушку и поначалу сами загородили свет из двери, так что стало совершенно темно. Накатил тяжелый запах: старческое тело, застоялый воздух, застарелая грязь.
– Коли судьбу хотите выведать, так сперва послужите мне! – велела старуха. – Избу приберите, кашу сварите, а потом уж спрашивайте.
Нам стало легче: уж варить кашу и прибирать избу мы к пятнадцати годам научились!
Лишь переглянулись – и принялись за дело.
Теперь нам уже не приходилось вдвоем трудиться, раздувая огонь. Эльга пошла к печке, я оглянулась и сразу нашла возле двери веник.
– Сор в бадью, а бадью на задний двор! – распорядилась Бура-баба. – Избу обойдешь, увидишь калиточку. А оттуда слуги мои верные уберут.
Ох, чуры мои!
Грязи в избе было столько, будто ее нарочно сюда натаскали. Я мела, выносила, терла тряпками, скребла, а Бура-баба сновала мимо меня, растаскивала сметенный сор своими подолами и что-то бормотала. Я лишь вздрагивала, когда она проходила слишком близко, окатывая волной своего запаха, и старалась к ней не прикасаться. Не раз мне приходилось из-за нее начинать уборку сначала.
Наполнив бадью, я выволокла ее за дверь, обогнула избу и в самом деле увидела с задней стороны в частоколе калиточку. Открыла ее: передо мной расстилалась чаща, но мне показалось, что между елями уходит в глубь леса тропинка. Она была так слабо натоптана, что не ухватывалась глазом, скорее, просто ощущалась.
Я выставила бадью наружу, закрыла калитку и ушла обратно в избу.
Это куда ж я вынесла сор? В Навь, которая лежит позади порубежной сторожи?
Эльге тоже приходилось нелегко: старуха шустрила и возле печи. Не менее двух раз она опрокинула горшок, так что Эльге приходилось выгребать мокрые угли, выбрасывать, разжигать снова и опять ставить греться воду.
В избушке висел душный дым, иногда до меня доносился сдержанный кашель сестры. Мне было полегче: я все-таки возилась ближе к открытой двери.
Собрав у порога новую кучу сора, я вернулась к калитке, открыла и осторожно выглянула. Бадья стояла на прежнем месте, но уже пустая. Навь поглотила выметенную грязь. Но мне еще было чем ее подкормить.
Вскоре мы с Эльгой обе взмокли от пота, растрепались и раскраснелись; руки у нас стали черными, от белизны «печальных» одежд остались одни воспоминания.
Но мы не роптали, а я даже и не злилась: так и должно быть.
Старуха испытывает нас. Если мы не выдержим и вспылим, она нас просто выгонит. И тогда – ни судьбы, ни замужества в ближайший год.
Однажды у меня мелькнула мысль, не будет ли это к лучшему: за год Эльгины женихи между собой как-нибудь разберутся. А необходимость делать выбор самим могла дорого обойтись нашей родне.
В дальнем углу я нашла две вещи, от вида которых снова похолодела: старую, треснутую ступу с пестом и каменные жернова.
Судя по всему, толкли здесь не зерно и терли не белую муку. Терли что-то черное и белесое – перетирали в прах сожженные кости умерших, чтобы потом развеять по склону родового кургана. Таков погребальный обычай словен и кривичей. Они ведь не строят подземных домов, куда кладут тело, как принято у руси.
Это были орудия самой Мары-смерти!
Одно касание к ним – даже веником – убило бы меня, и я оставила их в окружении темного пятна неметеного пола.
Зато из других углов и из-под лавок я без конца выскребала черепки, косточки, гнилые тряпочки, почерневшую яичную скорлупу, птичьи перья, обрывки сношенных поршней…
Даже подумалось: если это – Навь, то неужели мне придется убрать все умершие вещи, сколько их есть? Все отопки, выброшенные племенем кривичей, все разбитые им горшки, все обглоданные кости?
Мне представлялось, как наши пращуры идут от самой реки Дунай, перебираются через горы, переходят реки, сидят у костров: то бросают сношенную обувь, то раскидывают черепки от горшков, то зашвыривают подальше кости – и все это падает дождем вот в эти углы, откуда я их выметаю, уже почти стесав веник.
Но ведь я здесь не первая. В каждом поколении несколько лучших невест приходят к Буре-бабе за своей судьбой. Наверное, мне достался только тот мусор племени кривичей, который оно набросало за последние четыре года, с тех пор как тут прибиралась Вояна…
– Каша готова! – прервал мои мысли голос Эльги.
Очнувшись, я обнаружила себя у порога с огрызком веника в руке.
А ведь и вправду здесь Навь: никогда еще мне не случалось погружаться духом в глубины времен и далей. Прямо волхвой стала ненадолго!
У Эльги тоже вид был утомленный и задумчивый. Где побывала она, хотелось бы мне знать?
Она поставила горшок на вымытый стол и поместила рядом миску, еще блестящую от воды. Положила костяную ложку. Бура-баба подошла и села; Эльга с поклоном подвинула ей миску с кашей, отошла ко мне, и мы встали, сложив руки, как челядинки, ожидающие новых приказаний от хозяйки.
Старуха немного сдвинула личину, чтобы освободить рот, и принялась за еду. И вот тут, глядя, как она берет ложку и подносит ко рту, я сообразила, где это видела.
Да это же… баба Гоня! Нет, не может быть!
Старая княгиня ушла «к дедам»…
А здесь-то что? Здесь самые «деды» и есть.
Так она живая или нет? И да и нет…
Как все, что находится на рубеже Яви и Нави. Но это уже не наша баба Гоня, и нечего ожидать от нее какой-то особой милости к нам. Мы ей не ближе, чем две любые другие девки. Ну, разве что Эльга чуток ближе, потому что является ее праправнучкой по самой прямой ветви родства, которую представляют в племени князья – старшие сыновья старших сыновей прародителя.
Я могла думать об этом, потому что уже не беспокоилась, понравится ли Буре-бабе каша. Эльга
