Березина. Короткий роман с послесловием (изд. 2-е, испр. и доп.) - Израиль Аркадьевич Мазус
О, память! Не напрасно же она хранила эти имена, как оружие к часу, когда решалась судьба злодея, и должно было возвыситься отечество, получив за все страдания свои наивысшую сатисфакцию в виде прекрасно исполненной и полной победы!
Гридин отчетливо видел, какие были бы у лазутчиков лица, когда после его расспросов и предупреждений, что если за их словами стоит обман и весь ход последующих событий будет обратным тому, о чем они принесли весть, то истреблены будут не только они, но и все их семейства. После чего, был уверен он, лазутчики непременно упали бы на колени и во всем ему открылись. Конечно, он никогда бы не посмел исполнить свою угрозу, но высказать обязан был несомненно, зная, как сильна любовь этого племени к своим домочадцам…
Тут Гридин ясно вспомнил вдруг, как Бенинсон предлагал ему взятку и как ловко, осознав оплошность, не меняясь в лице, заговорил совсем о другом. О, коварное племя с ласковыми глазами и приветливыми улыбками! Отчего же не подумал он тогда, что такие они во всем? А уж в самом главном — определенно. Он, Гридин, конечно же, заслужил самого сурового порицания ото всех, кто когда-то доверился ему, посылая в то, годичной давности путешествие, и когда он, собрав воедино разрозненные свои впечатления, так и не мог ответить на вопрос, какое же из них главенствует. Немудрено, что записка его потерялась в канцелярии и вряд ли была прочитана императором из-за отсутствия в ней озарений. Ведь главная особенность сего маленького племени, лишенного божеского покровительства, в том состоит, что во все прошедшие времена всегда на земле имелось место, на которое со всех сторон были обращены их взоры. То были и Рим, и Африка, и Испания, и Нидерланды… Теперь же, несомненно, — Париж. Вот мысль, с которой он, Гридин, обязан был и начинать, и заключать свое послание. Вот почему едва случилось в Париже — тут же возмутилась и Польша, а рядом с поляками встали и евреи. Так ведь потому и встали, что все от одной цепочки… И можно только предполагать, какие еще неожиданности откроются, когда станут известны причины, по которым Витгенштейн опоздал со своим войском прибыть к Борисову.
В душе Гридина не было яростной злобы, а было одна только горькая обида. Если бы те, к кому он теперь так спешил, открылись ему, то вредно было бы их казнить. Какой бы исход дела у Студенки ни произошел, место им было в следственной комиссии в Петербурге. Чтобы каждое движение души, каждая тайна их были бы прояснены, а государственные мужи на сто, а то, может, даже и на двести лет вперед знали бы, как им следует жить дальше с этим племенем. Уж коли провидению было угодно, чтобы вместе с Польшей империя Российская, сама того не ведая, приобрела в евреях столь опасных противников…
Но ведь все могло быть и иначе?! Не обнаружились в евреях противники. Что ж, и тогда тоже, прежде чем перемещать войска к Шебашевичам, Чичагову надлежало услышать от Гридина: «Ваше высокопревосходительство, Павел Васильевич, все подтвердилось!» Вот роль, которую Гридин обязан был исполнить, но не исполнил…
В тот час, когда Гридин передавал поводья лошади выбежавшему встречать его жандарму, из Шебашевичей выехал Чичагов, чтобы поставить штаб свой в деревне Стахово…
Глава XIV
Хозяин хутора хорошо знал обоих братьев. Особенно Гумнера, у которого не раз бывал на лесопильне по надобности, всегда удивляясь той легкости, с которой бревна рассыпались на доски. Его расположение к братьям передалось и жандармам, которые их стерегли. Однако лица жандармов сразу же окаменели, когда началась канонада совсем не оттуда, где ее ждали. Хозяин предположил было, не глядя на испуганных братьев, что подошли российские войска с намерением взять Борисов.
— Или же сами французы желают уйти из него, — сказал один из жандармов.
— Но разве такое возможно? — заглядывая поочередно всем в глаза, проговорил Гумнер.
Когда же во двор въехали всадники, Бенинсон и Гумнер немедленно были уведены от общего стола, за которым они сидели вместе со всеми, и заперты в горнице. Молодой жандарм, перед тем как запереть за ними дверь, только и промолвил: «Бедааа».
— Беда, беда! — тихо произнес и Бенинсон. — Боже мой, Берэлэ, зачем ты здесь?! Как я тебя просил! Что я наделал! Почему я не смог прогнать тебя? Прости, меня, Берэлэ…
— Брат мой, не надо так себя убивать, еще ничего не известно, — спокойно возразил Гумнер. — Все еще только началось… И кто знает, зачем приехали сюда эти люди. Может быть, совсем по другому делу.
Когда перед Гридиным распахнули дверь в горницу, он с изумлением узнал в лазутчиках старых своих борисовских знакомцев. «Вот оно даже как!» — прошептал он потрясенно. Несмотря на военный мундир, братья сразу же узнали Гридина.
— Господин Гридин! — воскликнул Бенинсон. — Сам Бог направил вас сюда. Мы с братом пребываем в очень большом затруднении, и нам необходим заступник…
— Георгий Иванович, о-о… — выдохнул и Гумнер.
Гридин сухо велел братьям сесть к столу, который следом за ним внесли жандармы.
— Ставлю вас в известность, — сказал Гридин, — что я имею поручение провести над вами дознание в деле о государственной измене.
— Клянусь вам жизнью своих детей… — горячо начал было говорить Бенинсон.
Но Гридин прервал его:
— Предупреждаю вас, что никаких клятвенных уверений слушать не буду и не желаю. Вам следует отвечать только то, что спрашиваю.
— Да, да, да, я понимаю, — пробормотал Бенинсон, — мне всего лишь хотелось помочь…
— Вы и помогли, — не сдержал холодной усмешки Гридин.
— Ах, господин Гридин, я по вашим глазам вижу, как плохо вы о нас теперь думаете. Раньше были совсем другие глаза.
— По долгу службы обязан я верить только самому себе и слушать ответы, — отрезал Гридин. — Какое известие желали вы передать адмиралу Чичагову, когда спускались к воде?
— О том, что переправе французов надлежит свершиться в Ухолодах.
— Не смотрите так на моего брата, — сказал Гумнер, — он говорит правду.
— Кто же передал вам, господин Бенинсон, сие известие?
Гридин словно бы и не слышал Гумнера. Он уже не верил ни одному их слову.
— Маршал Удино собирал у себя всех уважаемых
