Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

– Ну дак… – нерешительно протянул кто-то из слушателей. – А совсем бы отворотил беду?

– Нельзя! – решительно потряс головою старый ратник. – За грехи, значит, и так! Должно человеку во всем труд свой прилагать, как уж ветхому Адаму сказано было: «В поте лица!» Господь, он строго блюдет! Ты поле пашешь с молитвою? Дак все одно пашешь! А стоит залениться, проспишь ведро, и дождь падет, и хлеб замокнет у тя… А коли все силы прилагашь, без обману, дак и от Господа тебе помочь грядет! Ну и на рати такожде! Сказано: готовь коня к бою, а победа – от Господа! Станем дружно, и Господь защитит. Побежим – тогда и от Вышнего не станет помоги… Спите, мужики! – окоротил он сам себя и начал укладываться, а парень, привалясь к спине родителя (оба укрылись одним армяком), долго не мог уснуть, смотрел, как роятся звезды над головою, представляя то великана с его женой, наверно веселой красивой бабой в пестром сарафане, то Сергия, который стоит на вершинках трав и благословляет проходящих мимо пеших ратников, потом заснул. А звезды, спелые августовские звезды, тихо мерцая, поворачивались у него над головой, и кто-то великий и несказанный под неслышные переговоры звезд благословлял от выси спящую московскую рать.

Глава восьмая

На всех перипетиях боя с ордой, как и на выяснении того, на какой стороне Непрядвы все-таки происходила битва (всего вернее, на левой, в треугольнике, где татары, стеснясь, лишались свободы маневра), и где помещался засадный полк, решивший исход сражения (а он и по летописи стоял справа, в дубраве), и какова была роль Олега Рязанского, по сути охранявшего тылы московской армии, – мы останавливаться не будем, как не касался этого и автор жития. Обо всем этом сказано нами в другом месте ее и в другой книге. Но о молебствии Сергия во время сражений надобно сказать обязательно.

Сергиево послание, полученное накануне сражения, очень помогло Дмитрию с Боброком перевести полки через Дон. Многие воеводы колебались, многие не верили, что литвины, идущие от Одоева на соединение с Мамаем, так-таки не вступят с битву. Но уже после Сергиева призыва показалось соромно медлить! В осеннем тумане ратники начали по наплавным мостам и вброд переходить реку. Повторим: там, где мельче, выше устья Непрядвы, и где татарам предстояло, наступая, все более и более смыкать свои ряды, треть – и лучшая треть армии! – ушла в засаду, вызвав смутное опасение у Дмитрия, которому нашептывали: мол, всю рать строят у нас одни Гедиминовичи! На правом крыле кто стоит? А ну как Ягайле в помочь! Но – превозмог. Не послушал шептунов. И – ко благу.

Только уж и сам решил выстать напереди. Бренку велел надеть свою княжескую алую ферязь, властно приказав: «Знамя будете возить над ним! Я поеду в передовой полк!»

– Обнимемся, Миша!

Не слезая с седел, они обнялись и троекратно поцеловались. Дмитрий поскакал, уже не слушая и не слыша кликов воевод, пытавшихся остеречь и остановить своего князя. Да было и не можно что-либо содеять, начинался бой.

Ватага, к которой пристали плотники, отец с сыном, оказалась в самом челе передового полка. Ратник, что вел ватагу, уже не балагурил больше, посвистывая и хмуро взглядывая в туман, подтачивал наконечники стрел. Крестьянин-богатырь, уложив в траву свою безмерную рогатину, медленно, истово жевал краюху хлеба с крупной очищенной луковицей, которую, откусывая, макал в серую соль. Кто молился в голос, кто про себя, беззвучно повторяя святые слова. Отец-плотник тихо выговаривал сыну, дабы не лез вперед, но и не бежал, а стоял у него за плечом. Сын почти не слушал родителя. Оттуда, из тумана, доносило глухой ропот и ржанье татарских коней. И сейчас так ему чаялось удрать, забиться куды в овин, затянуться под снопы – авось не найдут! Такой страх объял, вздохнуть и то трудно становило. Сырой, настоянный на травах туман забивал горло, казался горьким дымом… Меж тем розовело. Неживою рукой принял он от отца баклажу с теплым квасом, отпил, стало легче. «Господи! – шептали уста. – Господи! Пошли как всем, так и мне!»

Боярин подъехал. Кусая ус, стал обочь. Умный боярин: не кричал, не махал шестопером. Дождав, когда мужики сами, завидев его, начали вставать, наклонил голову и, больше руками, чем словом, подъезжая вплоть, начал ровнять ряды.

– Плотней, плотней станови! – приговаривал. Рогатину в руках у парня, взявши за древко, утвердил, положив на плечи родителя. – Так держи! – сказал. – И сам уцелеешь, и батьку свово спасешь!

Мужики отаптывали лаптями травы вокруг себя – не запутаться бы, невзначай! Кто еще торопливо дожевывал, кто отпивал последний глоток, но уже туман прокинулся, и запоказывались бесчисленные татарские ряды, и крик донесло сюда, горловой, далекий. И тут многие поднялись руки, сотворяя крестное знамение, и уже после того, поплевав на ладони, крепко брались за оружие, ощетиненным ежом готовясь встретить скачущих татарских кметей.

И что тут, как тут? Парень прикрыл глаза, теперь уже и желанья бежать не стало. По сторонам падали стрелы, охнул рядом, схватясь за предплечье, мужик, пал на колени второй, и вот уже близь оскаленные конские морды, и режущий уши свет, и только вымолвить остало вдругорядь: «Господи!» – как мужики пошли пятясь, назад, и он пошел, неволею, вместе со всеми, и в эту пятящуюся плотную толпу русичей врезалась ясская конница… Побежали бы, но уж и некуда стало бежать! Задние не бежали тоже, а лишь уплотнялись. Старик-плотник, ринув рогатиною, попал в коня, но тотчас непослушное древко вырвалось у него из рук вместе с промчавшейся лошадью. Он наклонился и чуть не погиб, но сын спас: слепо, не разжимая глаз, ткнул перед собою, и всадник с гортанным горским криком проскакал мимо, рубанув кого-то другого. Великан, что тоже отступил вместе со всеми, уставя свою рогатину, тут глухо крякнул, отемнев лицом, и поднял, поддев, комонного над седлом. Подержал дрыгающее тело, стряхнул под копыта другорядного скачущего коня и пошел работать, словно бы на покосе копны метал, расшвыривая вспятивших всадников. Одного, настырного, рыкнув, когда тот поднял скакуна на дыбы, пронзил рогатиною вместе с конем и на затрещавшей рогатине, с малиновой от натуги шеей, поднял дико взоржавшего коня вместях со всадником и бросил позадь себя, едва не придавив соседнего мужика. Ихний старшой меж тем опорожнял колчан, пуская стрелу за стрелою в скачущих на него комонных. Потерявши половину ватаги, отбились. Яссы отхлынули, но и тотчас ринула на них теперь уже татарская