Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта - Татьяна Сергеевна Алексеева
— Затопи камин, пожалуйста, — сказал он девушке и отправился бродить по дому.
Везде было пыльно, сумрачно и так одиноко, что хотелось громко кричать или бросить на пол что-нибудь тяжелое, чтобы уничтожить эту мертвую гнетущую тишину. Александр заглянул в несколько комнат, убедился, что в каждой из них царит одинаковое запустение, и вернулся в гостиную. Обе крестьянки продолжали убираться в ней, к ним присоединился и приехавший наконец Никита Козлов, но работали все трое явно не в полную силу. Старшая из крестьянок медленно водила тряпкой по каминной полочке, младшая — по подоконнику, а дядька Александра складывал перед камином дрова. Услышав шаги вошедшего в комнату хозяина, они задвигались немного быстрее, но было видно, что никто из них все равно не торопится. Пушкин вспомнил, как перепугались родственники старосты, когда он ворвался к ним в дом, и подумал, что ему стоило и сейчас ворваться в гостиную неожиданно и изобразить такой же страшный гнев. Может, тогда отряженные ему в прислугу крестьянки были бы расторопнее? «Нет, это вряд ли! — тут же понял молодой человек. — Изображать грозного хозяина после того, как, дрожа от холода, пролез в дом через черный ход, глупо. Не поверит никто! Но вот сама эта картина — хороша… Если это описать… описать героя, внезапно входящего в дверь и пугающего людей, которые перед ним в чем-то провинились… Получится очень интересная сцена! Надо будет вставить ее в какой-нибудь из моих замыслов!»
Он уселся в закрытое старой простыней кресло в углу гостиной и стал обдумывать эту неожиданно пришедшую ему в голову идею. Кто и при каких обстоятельствах мог бы ворваться в компанию своих недоброжелателей? Правитель на собрание заговорщиков? Или лучше — ревнивый муж на свидание жены с поклонником? Второй вариант показался Пушкину более интересным, да и цензура скорее пропустила бы его, чем хоть слово о заговорщиках, поэтому в следующую минуту он углубился в сюжет о ревнивом муже и неверной жене. Вспомнились так поразившие когда-то его воображение комедия Мольера о Дон Жуане, а потом опера Моцарта на тот же сюжет…
Служанки вытерли пыль, сняли простыни со всей мебели, кроме занятого им кресла, Никита затопил камин, и они ушли на кухню готовить обед, а Александр все сидел, размышляя над новым замыслом и не видя ничего вокруг. Идея нравилась ему все больше и больше, однако вскоре он поймал себя на мысли, что его симпатии в легенде о Дон Жуане на стороне мужа, а вовсе не любовников. «Это что-то новенькое! — рассмеялся он про себя. — Хотя что здесь удивительного, я все-таки сам — надеюсь! — скоро стану мужем!» Мысль об этом на мгновение отвлекла его от литературных замыслов, он вспомнил, что стать мужем ему предстоит не так уж и скоро, но долго переживать из-за этого не стал. Ему было не до того, нужно было разобраться с новой задумкой. Если сделать мужа героем, вызывающим сочувствие, а воздыхателя жены — главным злодеем, это будет очень необычное для него произведение!.. Но не выйдет ли в итоге нечто в духе тех насквозь моралистских романов, над которыми он всегда смеялся? Еще не хватало! Он, Александр, конечно, уже почти остепенился, а когда женится, станет совсем серьезным и благоразумным человеком, но это все-таки слишком! Нет, надо сделать так, чтобы и злодей-соблазнитель вызывал сочувствие, и муж, и, само собой, жертва соблазнителя… И чтобы это не была банальная история адюльтера, надо добавить туда чего-то еще — например, немного мистики. Можно даже страшной мистики, чтобы история пугала, леденила душу, тогда на банальности в ней никто не обратит внимания. А внезапное появление главного героя должно случиться в финале, это будет красивее всего!
— Барин, обедать подано! — прозвенел над ухом у Александра голос молодой служанки.
Пушкин вернулся в реальность и усмехнулся. Как всегда бывало, когда его затягивал очередной литературный сюжет, он совсем потерял чувство времени и обнаружил, что просидел в гостиной гораздо дольше, чем ему казалось. Прошло уже почти три часа, вокруг было чисто и уютно, и даже запах давно заброшенного дома за это время успел немного выветриться. Вместо него из-за двери тянуло чем-то вкусным. Обрадованный Пушкин вспомнил, что ничего не ел с раннего утра, и уже собрался бежать в столовую, но взгляд его упал на лежащий на каминной полке карандаш.
— Как кстати! — воскликнул он вслух и, довольно потирая руки, огляделся в поисках бумаги.
Долго искать не пришлось — рядом с камином, под совочком для угля, лежало несколько смятых пожелтевших листов, подготовленных для следующей растопки. Александр взял один из них, вернулся в кресло и разгладил бумагу на широком подлокотнике. Ему повезло — лист был наполовину чистым, только в верхней его части были написаны какие-то слова и цифры. Мимолетно отметив про себя, что перед ним, видимо, какие-то старые хозяйственные записи, он тут же перестал о них думать. Ему надо было записать первые две строчки будущей истории, а потом еще раз подумать, где именно будет происходить действие…
За первыми строчками последовали еще две, за ними — еще, а через некоторое время Александр с неудовольствием обнаружил, что чистое место на листе закончилось. Пришлось подбирать с пола остальные бумаги и выискивать пустое место на них. Его было уже не так много, но поля все же оказались достаточно широкими, чтобы Пушкин смог набросать на них несколько строф. В конце концов счастье кончилось вместе с чистой бумагой. Недовольно бурча себе под нос, он порыскал по комнате, надеясь отыскать еще что-нибудь пригодное для письма, но больше ничего подходящего не обнаружил. Надо было в срочном порядке искать кабинет и надеяться, что там найдется хоть немного бумаги.
Кабинет Александр нашел не сразу — сперва пришлось заглянуть в несколько неубранных пыльных комнат, непонятно для чего служивших прежним хозяевам, но наконец ему повезло. Очередная комната предназначалась для
