Девочка с косичками - Вильма Гелдоф

В прихожей у маленького зеркала я целюсь в свое отражение. Прищуриваюсь. Грозно говорю: «Нацист поганый!» – и глухо щелкаю спусковым крючком несколько раз кряду, пока не надоедаю Трюс.

На Вагенвег мы учимся чистить оружие, разбирать и собирать его. Тренируемся два часа подряд, снова и снова: вставляешь магазин, имитируешь стрельбу, вынимаешь магазин, снова вставляешь, имитируешь стрельбу, вынимаешь и так далее. Франс хвалит меня за то, как я управляюсь с маузером. «У тебя талант», – говорит он, и меня распирает от гордости. Вот бы рассказать маме! Но что тогда? Станет ли она и дальше закрывать глаза на то, что мы делаем?

Уже без Франса мы с сестрой снова отправляемся в Харлеммерхаут, где по очереди упражняемся в стрельбе с ее нового велосипеда. Завидев «мишень», мы должны повернуться к ней и выстрелить. Опаздываешь – стремительно разворачиваешься на велике, стреляешь – и снова разворачиваешься в сторону отступления. Главное – быстрота и ловкость. Одним плавным движением выхватываешь пистолет и целишься. И надо знать, как движется и поражает цель пуля.

Если поначалу мы были всего лишь приманками, чья задача – привести нацистских монстров на расстояние выстрела, то теперь мы сами станем охотницами. Я наверняка буду не хуже, нет, лучше Вигера или Тео. Даже лучше Яна. Сила и рост не имеют значения. Здесь важны концентрация, скорость, точность и стальные нервы. А потом, в полевых условиях, еще и способность оставаться незаметной. Ха! Никто не обратит внимания на такую девчушку, как я. Я стану лучшей!

Однажды днем в штаб-квартире на Вагенвег, когда мы с Трюс уже собираемся уходить, Франс вдруг вспоминает:

– Тот парень с твоей улицы, что обещал обменять твой велосипед…

Не успел он договорить, как я уже покраснела.

– …долго еще будет возиться? Вскоре он тебе понадобится.

Трюс улыбается.

– Велосипед, – говорит она, надевая пальто, – Франс имеет в виду велосипед, Фредди, не парня.

Я чувствую, как окончательно заливаюсь краской.

Франс берется за ручку двери и испытующе смотрит на меня.

– В Сопротивлении от велосипеда пользы больше, чем от любви, Фредди, – строго говорит он, прежде чем открыть дверь. – Смотри, не подвергай нас опасности.

13

Я осторожно вглядываюсь в витрину бакалейной лавки. Раньше я просто забегала сюда и поднималась по лестнице наверх, на жилой этаж. Теперь сделать это – все равно что прыгнуть в яму, не зная, копошатся ли на дне змеи.

Какая жалость! На месте только отец Петера в коричневом пыльнике, с сигаретой за ухом. Самого Петера нет. Вряд ли бакалейщик меня заметил. Я дохожу до конца улицы и возвращаюсь. Может, Петер уже появился? Но улица не слишком длинная. И в магазине по-прежнему только его отец. Придется зайти. Без велосипеда я как без рук.

– Да? – только и бросает мне бакалейщик.

– Здравствуйте, менейр Ван Гилст! – говорю я. Все-таки мама меня хорошо воспитала.

– Да? – повторяет он.

– Менейр Ван Гилст, а Петер дома?

Бакалейщик скользит взглядом по моему лицу. Недоверчивым взглядом. Раньше он никогда так на меня не смотрел.

– Марк, Тён! – зовет он.

В глубине магазина его младшие сыновья играют на полу c разноцветными глиняными шариками. Мальчишки встают и убегают, видимо на поиски Петера. Их отец продолжает молча черпать из большого таза майцену[32], взвешивать ее и рассыпать по бумажным кулькам. Его лицо заволакивает белое крахмальное облако. Недавно один зеленщик из нашего района заложил свою витрину морковью сверху донизу. Она стала полностью оранжевая[33]. Мы с Трюс и мамой против монархии, но тут мы были на стороне зеленщика. Отец Петера такого не сделал бы никогда. Брюзга, вот он кто.

Я тихонько барабаню пальцами по прилавку. Знает ли уже Петер, что я здесь? В прошлый раз я сбежала, прежде чем он смог меня поцеловать. Вдруг у него уже другая подружка? Такая, как Вера, из тех, что заходит в магазин, покачивая бедрами, хлопая загнутыми ресницами, и отбрасывает назад длинные волосы. Против такой ему не устоять, это точно.

Бабник, кутила. Так мои родственники раньше называли моего отца. Гуляка, бездельник. Веселые слова. Я никак не могла понять, почему взрослые при этом хмурились. Поняла только потом, когда к этим словам добавились другие. Пропойца, забулдыга, лодырь, олух. Петер не мой отец, но на крючок такой вот Веры попадется легко. Ничего не поделаешь, так уж устроены мужчины. Будет разинув рот таращиться на кокетку, а она хрипловатым голосом спросит его: «Сходим куда-нибудь вместе?» И они…

А-апчхи! От майцены щекотно в носу. Над прилавком вздымается белое облако.

Я чувствую на себе раздраженный взгляд бакалейщика. Кашлянув, он говорит:

– Если этот балбес не явится сию же минуту… – Он отворачивается и кричит: – Петер! – Крик переходит в приступ кашля, затяжной, бесконечный.

Петер вбегает в магазин.

– Я был занят, я… – При виде меня его глаза загораются. – Ой, привет! – удивленно говорит он и, подмигнув мне, стучит отца по спине. – Я тут закончу, пап.

Петер встает за прилавок и занимает место отца в белом облаке. Прокашлявшись, бакалейщик открывает выдвижной ящик, вынимает оттуда предъявленные покупателями продовольственные карточки и принимается наклеивать их на лист. Шел бы ты отсюда, думаю я, переминаясь с ноги на ногу.

Заметив, как я кошусь на его отца и на карточки, Петер качает головой и объясняет:

– Получить новые продукты мы можем, только если сдадим все карточки. Иначе никак.

Прямо у дверей останавливается немецкий военный грузовик. Двое солдат выгружают из открытого кузова мешки с мукой. Дверь открывается, звенит колокольчик, и они втаскивают мешки в магазин.

– Ihre Bestellung, Herr Van Gilst[34], – с улыбкой объявляет один из них.

Отец Петера складывается перед ними вдвое, как карманный нож.

– Danke, Herr Foerier[35].

Он протягивает немцам несколько банкнот, и они уходят.

Разинув рот, я перевожу взгляд с мешков на отца Петера, потом на него самого.

– Вы что, закупаетесь у?..

Отец Петера даже не удостаивает меня взглядом.

– Надо ж ему чем-то торговать, – оправдывается Петер.

Так-то оно так. Хотя и не совсем. Я с неприязнью смотрю на бакалейщика. Снова звякает колокольчик, и в магазин входят две пожилые женщины. Отец Петера отряхивает руки о пыльник, снимает его, кладет на прилавок, для Петера, и удаляется наверх.

Я наблюдаю за тем, как Петер достает для покупательниц сухари, хлеб и картошку, вырезает из их продовольственных книжечек карточки, действительные на этой неделе, и принимает деньги. Лицо расслаблено, движения плавные. Все, что он делает, получается у него так красиво – не наглядеться! С тех пор