Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов
– А ты, гляжу, игумен, тоже немолод! На седьмой десяток пошло?
– Знаешь меня? – отмолвил Сергий вопросом на вопрос.
– Знать-то как не знать! А чтобы вот так-то поглядеть близь, дак впервой. – И пояснила, почуяв старцево недоумение: – Ведьма я. Ведунья! Тебе, поди, сором и баять со мною?
– Ежели злого не творишь, нет на тебе греха, – возразил Сергий.
– А почто тогда попы гонят нас и в церкву не пущают взойти?
– А почто вы бесов, и лесных, и баенных, и полевых, и овинных призываете? Не можно служить заедино Богу и демонам! Такожде как не можно молиться разом и Христу и Мехмету! Господь создал мир, и всякая тварь в воле его!
– Дак, стало, и морские, озерские, овинные – та же Господня тварь! Почто их-то не приемлешь, игумен? Може, они, махонькие, тоже плачут тамо, у себя, в рай Господень хотят, а ты их гонишь? Може, пото и вредят людям, с тоски да с обиды той?
– Не тварь, старая! А нежить, дьяволовы слуги. Крадут свет у верных, тем и живут! Пото и прещает церковь молиться и служити им, – возразил Сергий как можно тверже.
Старуха покачала головой, как-то скривилась вся, подумала.
– Мы, однако, имя Господне в заговорных словах завсегда творим, – ответила, – ключ, замок и аминь, аминь! – глаголем. – Помолчала. Глянула с прищуром: – А ноги у тя болят, игумен! Надобно парить травой зверобоем с березовою почкою да с крапивою али лопухом. Горец тоже хорош, костяника, трава золотарник с липовым цветом. И парить, и пить отвар-от. Хошь с приговором, хошь и без приговору, раз уж твоя стезя такая. С приговором-то крепче! Я вон – согнуло уж коромыслом, а бегаю, и о сю пору борзо!
– А тебе пошто здоровье мое? – возразил Сергий, невольно дивясь настырной старухе.
– А и ты, Сергий, ведун великий! – отмолвила та. – Дак и должно нам, ведунам, помогати друг другу.
Сергий улыбнулся медленной, усталой улыбкою:
– Человек я, старая! Такой же, как и прочие. И достоит мне прияти от Господа то, что надлежит по разумению Всевышнего.
– А травами лечишь! – не уступила старуха.
– Лечу, – признался Сергий.
Та пожевала губами, опять подумала.
– То-то! – произнесла и пошла-покатилась клубочком по дороге, уже издали крикнув: – Прощай! Князю Митрию поклонись от меня!
«И об этом ведает!» – невольно покачал головою Сергий. Прижмурясь, поглядел ей вслед. Призывая всех и вся к миру и единению, не должно ли и на древние, из веков, поверья взглянуть более добрым оком? Единство в многообразии! Вот символ православия в противность грубой католической нетерпимости. В сем наша сила! Но в сем же возможна и слабость, едва и ежели угаснет в языке русском энергия действования…
Непривычные, странные мысли роились в голове после этого нежданного разговора, и даже представилось, как мохнатенькие пугливые лесовики толпятся у церковного порога, заглядывают внутрь, прижимают уши и жмурятся на возгласе дьякона: «Изыдите, оглашенные!» Всякая тварь да хвалит Господа… Всякая тварь! Когда-то давным-давно бесы гнали его с Маковца, и только силою креста да молитвой спасался он от вражьего обстояния. А теперь ведьма, заговаривая какую ни то хворь, поминает имя Господне! Быть может, так и надлежит? Не гонит же церковь все подряд обычаи и обряды, пришедшие из прежних, языческих времен. Хотя он сам, сколько помнит себя, не участвовал никогда в русальных играх, не прыгал и через костры в купальскую ночь… Сергий поднялся на ноги. Болела поясница. Ноги следовало парить – тут старуха была права и травы назвала верно. Токмо парить, призывая не бесов, но имя Господне.
Глава восемнадцатая
В Москве в этот раз царила растерянность. Сергия принимали излишне суетливо. На его прямые вопрошания часто не следовало столь же прямых ответов, люди юлили и словно бы прятались от него. Кремник, впрочем, стоял уже полностью залеченный и обновленный, с цветными прапорами на шатрах.
Княжеский младенец был живой, крепкий. Евдокия рожала князю хороших детей. В крещальне, опущенный в купель, он едва пискнул, больше кряхтел и отдувался, а помазанный миром, успокоился тотчас, зачмокал.
Все было пристойно, прилепо, и Евдокия гляделась здоровою, почти уже оправившеюся от родов. Но Дмитрий на этот раз почти испугал Сергия. Он еще потолстел, под глазами явились отечные мешки, и в лице князя, когда сели вдвоем в покое укромном, обнажилось жалкое, почти как у больной собаки, – князь был сломлен. Следовало его ободрить, и Сергий долго и тихо говорил Дмитрию слова утешения, сказывал о суедневном, простом и только после уже на прямой вопрос великого князя высказал то, что долило его, еще когда шел по дороге от Маковца на Москву: что князь был не прав, изначально не прав в ссоре своей с князем Олегом, и потому Господь не одобрил нынешнего похода московских ратей.
– Владимир Андреич воевода добрый. Не можно его укорить какою оплошкою. Ведаешь то, княже, и сам! Русичам, однако, уже не достоит сражатися друг со другом. Надобно соборное единение, не то коли не татары, дак латины, та же Литва покончат и с Русью, и с верою православной, и с памятью пращуров твоих! Повиждь и помысли о князьях из рода твоего, прилагавших труд свой, дабы созидать и одержать эту землю! Ты, князь, в ответе за всех упокоившихся в земле и пред всеми ныне живущими и еще не рожденными тоже! Ты обязан хранить землю и язык, сущий на ней! И теперь, ныне, охапив великое княжество Володимирское в руку свою, ты, князь, в ответе за каждого русича и не русича тоже, за мерю, мордву, чудь, за каждого смерда, за каждую женку, уведенную в полон, за сгоревший дом и слезу дитячью. Пред лицом хищного ворога, в днешнем обстоянии, не должно вам с Олегом затеивать новой свары. Уймись! Охолонь! Пойми свою вину и искупи ее любовью к ближнему своему, ибо нынче ближние для тебя – вся земля русичей!
Дмитрий слушал, свеся голову на грудь. Поднял тяжелые глаза. Гнева в них не было, была печаль.
– Молись за меня, отче Сергий! – токмо и ответил он Маковецкому игумену, тяжело подымаясь с лавки и становясь на колени, дабы принять благословение преподобного…
Уходя из Москвы, Сергий уже знал, что князь непременно пошлет за ним, дабы уладить свои мирские трудноты.
