Девочка с косичками - Вильма Гелдоф
Несколько месяцев вместе с Трюс… Отдохнем как следует… Я медленно киваю. Не то чтобы мое согласие что-то решало – все уже решено.
– А чем мы там будем заниматься? Не сидеть же совсем без дела.
Трюс кладет руку мне на плечо.
– Посмотрим, Фред. Найдем вам какую-нибудь работу.
– Да, хорошая мысль, – одобряет Франс. – Но есть и еще кое-что. Как я уже говорил, вам необходимо изучить аэродром Твенте, обозначить на карте всю территорию, расположение зенитной артиллерии и так далее. Тамошним парням никак не удается все как следует разведать, но вам…
– Когда? – спрашиваю я.
– Завтра, – говорит Трюс.
– Завтра? Ну уж нет! Я хочу сначала повидать маму.
И Петера. И бабушку Браху. Мне это важно. За последнее время я несколько раз ее навещала. Нужно сообщить ей об отъезде.
Трюс пожимает мое плечо.
– Позавчера я, как узнала, тут же поехала к тете Лене. Она устроит так, чтобы мама зашла к ней сегодня.
– Сегодня? – Я вскакиваю. – Едем скорей!
Трюс улыбается. Рада, конечно, что я больше не упрямлюсь.
Когда все известные подробности об аэродроме, адрес и фамилия родственников Тео крепо-накрепко отпечатываются у нас в памяти (мы повторяем их бессчетное количество раз, ведь ничего записывать нельзя), мы уходим. Мчимся на велосипедах в Спарндам, так стремительно, будто от этого зависит наша жизнь. Как только колесо велосипеда Трюс хоть на сантиметр вырывается вперед моего, я прибавляю скорость.
Я снова увижу маму!
Я представляю себе: вот она стоит на дамбе, я бросаю велик и, как в кино, кидаюсь в ее объятия. Но, конечно, она не станет поджидать нас на улице. Это может навлечь подозрения.
Мы стрелой проносимся по тропинке вдоль дамбы, кидаем велосипеды у стены и врываемся в дверь. Пробегаем через кухню, влетаем в гостиную.
Мама стоит в глубине комнаты. Так мне кажется. Но здесь темновато, и слышен только голос тети Лены:
– А, девочки!
Я не могу вымолвить ни слова. Губы дрожат. Трюс тоже молчит.
– Я наверх пойду, – говорит тетя Лена.
Только теперь я вижу: это действительно мама. Различаю ее силуэт, а через секунду и лицо. Этой секунды достаточно, чтобы вобрать в себя всю ее фигуру, мысленно приникнуть к ней, словно в предчувствии долгого расставания.
Одной рукой мама обхватывает меня, а второй – Трюс.
– Девочки мои, – хрипло говорит она.
Мама садится на диван, мы с Трюс мостимся к ней на колени, как раньше. И все трое притворяемся, что это нормально. Что мы еще маленькие. Будто нам не девятнадцать, не семнадцать. Будто мы не боимся, что эта встреча может стать последней. Мы крепко держимся друг за друга и просто дышим.
На коротенький миг мне кажется, что былая жизнь вернулась. Мама, Трюс и я.
Потом мама говорит:
– Девочки, я теперь такая худющая, вам придется слезть.
Мы смеемся над ее ногами-палочками. Смеемся над мятой юбкой Трюс и пятнышками грязи на ее белых носках. Мы говорим о войне. Гитлеровская армия проиграла битву за Сталинград в Советском Союзе и отброшена назад в Северной Африке. Все-таки победы немцам не видать! Говорим мы и о евреях. Из лагеря Вестерборк их отправляют в немецкие лагеря. Тео считает, что они не вернутся живыми, но на то он и Тео – вечный пессимист.
И вдруг Трюс сообщает, что нас отсылают в Энсхеде с заданием составить для Сопротивления карту аэропорта Твенте. Это не ложь, просто сестра кое о чем умалчивает. И преподносит все так, будто нам выпал исключительный шанс. Каникулы или что-то в этом роде. Хотя, может, так оно и есть?
– Пять часов езды. Прокатимся, развеемся, оставим все позади, – говорит она.
Мама не отвечает.
– Да, развеемся, – повторяю я.
Мама не спрашивает, для чего нам нужно развеяться. Только кивает и говорит: «Чудесно!» – вот и все расспросы. Я рада. Но в то же время едва не плачу. Она по-прежнему видит нас насквозь, понимает, что мы не во все ее посвящаем. Мама не хочет знать, чем мы занимаемся на самом деле.
С каждым словом, которому мама не верит, она отдаляется от меня все больше.
18
Попрощавшись с мамой, мы с Трюс едем обратно в Харлем. На Лейдсеварт я машу ей, заворачиваю за угол, жду, пока она исчезнет из виду, и торопливо разворачиваюсь.
Не могу не повидаться с Петером перед отъездом.
Только бы застать его! У тети Лены мы пробыли долго, магазин, конечно, уже давно закрыт. Только бы застать! Я очень медленно проезжаю мимо витрины. И да, он на месте, моет весы на прилавке! Его младшие братья перетаскивают на склад коробки. И отец их тоже на месте – вот бы услышал мои мысли и ушел! Смотри, Петер! Посмотри на меня! Да, заметил! Я прислоняю велосипед к витрине, и его лицо озаряет широкая улыбка. Он что-то говорит отцу, снимает пыльник и выходит на улицу. Тут же берет меня за руку.
Из-за того, что фрицы зачем-то затеяли войну, наши мужчины теперь обязаны регистрироваться для отправки на работу в Германию. К счастью, Петер, похоже, не слишком боится, что его заметят. Мы стоим на улице как ни в чем не бывало, близко друг к другу, прислонившись к витрине. К сожалению, прямо на глазах у его отца. Я в расстегнутом зимнем пальто, Петер в рубашке с закатанными рукавами. Встал он неудачно – справа от меня. Я осторожно сдвигаю правую полу пальто назад, чтобы пистолет в кармане не коснулся его ноги.
Через полчаса начинается комендантский час – теперь он с девяти вечера. Задерживаться нельзя, так что я сразу перехожу к делу. Говорю, что увидимся мы теперь нескоро. Что мне надо на время уехать.
– Почему? – недоумевает он. – Боже, Фредди, чем ты там занимаешься?
– Не так громко! – яростно шепчу я.
Мимо как раз проходят две женщины. Петер здоровается с ними. В ожидании, пока они отойдут подальше, мы поднимаем глаза к небу. Там, на большой высоте, в направлении Германии летят несколько американских бомбардировщиков. В последнее время они все чаще показываются даже днем.
– Чем ты там занимаешься? – опять требует ответа Петер, уже спокойнее.
У меня в голове звучит голос Франса: «Никому не рассказывай о нашей работе, не подвергай нас риску!» Я качаю
