Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 2 - Жорж Тушар-Лафосс
Похороны Анны Австрийской были так просты, что это походило на небрежность; едва присутствовала четверть двора. Умерший государь оставляет мало приверженцев, и число их доходит почти до ничтожества, если покойный давно уже перестал раздавать должности и награды[51].
Бедный Бюсси, по-видимому, испытал в Бастилии участь, свойственную всем любовникам, принужденным удаляться от своих красавиц. Он жалуется на забвение своей любовницы[52], в письме к герцогу Сент-Эньяну, который прочел мне его. Я смело могу ответить, что эта непостоянная и красавица не госпожа Севинье. Заключение графа должно для нее быть причиной удвоенной переписки, а письмолюбивая маркиза не из тех, чтобы упустить такой прекрасный случай. Она пишет постоянно к кузену, к дочери, к сыну, к многочисленным друзьям; не стань этих лиц, я буду держать пари, что она начнет писать к своему садовнику, горничной, к лакеям. Граф Бюсси принадлежит к числу тех волокит, у кого, если они говорят о своей любовнице, можно спросить смело: о которой? Поэтому предмет жалоб нежного пленника без сомнения, принадлежит к числу женщин с прочными основаниями, которые мало заботятся о духовных сношениях, а любят более существенное.
У Бюсси появилась другая корреспондентка в роде госпожи Севинье: прошлый месяц он получил письмо от незнакомки, которая прислала ему на суд просьбу к королю об освобождении графа. Надобно согласиться, что внимание очень нежно, особенно если скрываются. Просьба представляла образец чувствительного красноречия; ее требовали назад, будет ли она одобрена или нет, но хотели, во что бы то ни стало, сохранить инкогнито. Посланец соглашался взять письмо, но он не знал корреспондентки, получив письмо из рук посредника. Бюсси на всякий случай отослал одобренную просьбу при письме, требованием ответа. Последний не замедлил прийти; граф написал снова, ему снова отвечали, и переписка, сперва чрезвычайно вежливая, потом дружеская, потом нежная, наконец, пламенная продолжалась две недели: это очень долго для влюбленных, обменивающихся только словами. В продолжение этого времени пленник, пустив в ход всех своих друзей, открыл, наконец, что эта незнакомка была двадцатилетняя монахиня. Приключение было интересно; Бюсси не оставалось ничего лучше, как преследовать его; но каждому роману необходима развязка, для которой здесь представляли серьезное препятствие двойные затворы Бастилия и монастыря. Молодая отшельница перестала писать; она созналась графу, что участье к нему возбудилось при чтений его произведений; признание это обнаруживало немного мирские наклонности; может быть она нашла способ прилагать иначе, как посредством писем, принципы, почерпнутые в произведениях Бюсси.
Как бы то ни было, просьба к королю возымела свое действие: королева, приняв живое участье в положении графа, послала ему… иезуита, отца Ноже, который должен был увещевать и исповедовать его, если это возможно. Я не знаю, до какой степени поручение монаха исполнено, но его кающийся говорить в письме к Бовалльеру: «Иезуит ее величества доставил мне большое удовольствие: он выхлопотал мне бумаги, которой у меня не было, писать к красавице и моим сотоварищам по разгулу. Я ему даже читал отрывки из моих эротических или просто скандальных посланий, и он нашел в них ловкие обороты… Да здравствуют дети Лойолы, готовые на все! Мне хотелось бы заставить их танцевать в придворном балете. Они сумеют пройти по всякой дороге, лишь бы только имели надежду достигнуть».
Расин читал Корнелю трагедию «Александр».
– Пьеса эта, отвечал автор «Горациев»: – показывает в вас большой талант поэтический, но не трагический.
Суждение это было строго вообще, но справедливо в частности. На палэ-ройяльском театре пьеса пала; автор поставил ее на театре Бургундского отеля, и она имела успех. Но люди со вкусом разделяют мнение первых ценителей. На этот раз Расин противоречит себе; я высказала ему это в глаза.
– Вы любите истину любезный поэт, начала я: – а показываете нам Александра таким влюбленным, каким он никогда не был. Припомните, что в продолжение семи лет герой этот посетил всего один раз жену и дочерей Дария, своих пленниц, которые, по истории, были красивейшими женщинами в мире.
– Согласен, отвечал мне трагик: – но ведь мы не македонцы, наша публика понимает любовь по-французски, и в таком виде надобно давать ее. Предложите ей греческую трагедию, весь партер превратится в один громадный зевок.
Расин был прав в этом случае, но тем не менее он сочинил плохую трагедию.
У нас учреждена академия наук, и Артаньян, выскочка офицер, назначен капитан-лейтенантом 2-й роты мушкетеров[53]: вот две важные новости как в городе, так и при дворе. Относительно второго удивляются, что герцог Невер уступил место прежнему караульщику Фуке. Носится молва, что этот вельможа и сестра его Гортензия отправляются странствовать по свету и искать страны, где не могли бы их тревожить ни супружеские права, ни власть парижского парламента. Кто доживет, увидит.
Я видела высокое произведение ума человеческого… я видела «Мизантропа»… Мольер не умрет. И это божественное произведение пало! Необходимо было в течении месяца поддерживать честь французской сцены фарсом, правда прелестным, но все-таки фарсом «Лекарь по неволе». О, публика, публика! до которых пор будет необходимо заставлять тебя глотать разум не иначе как из чаши глупости? Мольер поссорился с Расином, который отбил у него девицу Дюпарк, в начале года, чтобы играть в трагедии «Александр» в Бургундском отеле. Друг трагического поэта, уйдя с первого представления «Мизантропа», зашел к нему и объявил, потирая руки, что пьеса провалилась.
– Ничего не может быть холоднее, – сказал этот господин: – вы можете поверить мне на слово, – я сам был на представлении.
– Я не был, – отвечал Расин: – но не поверю, чтобы Мольер мог написать дурную пьесу. Ступайте назад и присмотритесь внимательнее.
То же самое можно было бы сказать и всему партеру. В этом великолепном произведении есть место, которым Мольер обязан Депрео. Однажды комический поэт старался уговорить сатирика не насмехаться над Шапленом, которого протежирует Кольбер и может отомстить его хулителю.
Что бы вы там ни говорили, друг мой, воскликнул Боало почти гневно: – генеральный контролер может делать все, что ему угодно; но если только король лично не прикажет мне находить стихи Шаплена хорошими, я буду утверждать всегда, что человек, написавший «Девственницу», заслуживает быть повешенным.
Стрела не упала на землю: автор «Мизантропа» воспользовался ею самым удачным образом в сцене, заканчивающей второй акт.
Кто-то недавно старался уверить Монтозье, что Мольер хотел изобразить его в лице Альцеста, и он пошел посмотреть пьесу.
– Я хотел бы
