Шесть дней в Бомбее - Алка Джоши

Хоть у меня и не было аппетита, кукурузный роти мне понравился. Мамина стряпня всегда отражала ее настроение. Когда она была счастлива, карри у нее получался просто пальчики оближешь. Когда же мама расстраивалась, злилась или ругалась с клиентами, у нее все подгорало, выходило пересоленным или переперченным. Я уже знала, что завтрашний ужин в рот взять не смогу.

Мама снова поднесла к моим губам кусочек роти.

– Она сказала, ты переутомилась. Это правда?

И мне послышался страх в ее голосе.

Я отмахнулась от ее руки.

– Ты тоже против меня? Думаешь, это я виновата?

– Вовсе нет. – Она свободной рукой взялась за мой подбородок. – Я всегда на твоей стороне. Вопрос в том, что ты теперь будешь делать. Лет десять назад я бы не сомневалась, что тебя не тронут. Ты ведь наполовину англичанка. Но теперь… очень многие выступают за то, чтобы британцы ушли отсюда. Люди боятся, многие и в самом деле уезжают. – Она потерла рукой исцарапанную столешницу. – Сейчас англичанам не так уж легко плохо обращаться с индийцами или воротить нос от людей, которыми они правили двести лет. Евразийцы напоминают индийцами о не самых счастливых временах, когда им приходилось жить под контролем Британии. Иногда я жалею, что воспитала тебя практически англичанкой. Одевала в платья, а не в сари. Заставляла говорить по-английски, а не на хинди. Всегда думала, что преимущества перевесят минусы. Когда я родилась, так и было, но теперь все изменилось.

Мама глянула на меня, проверяя, осознаю ли я опасность. Я все понимала. Здесь, в Бомбее, мы видели лишь митинги, но говорили, что в других районах Индии вспыхивали настоящие восстания, которые колонисты жестоко подавляли. Вещи, которые я заказывала в больницу, доставляли все медленнее. Индийские медсестры, которым платили меньше, чем мне, смотрели на меня враждебно, ведь больше денег я получала из-за английской крови и из-за того, что спокойно могла прикасаться к незнакомцам, что индианкам было запрещено. В соседнем Грант Колледже теперь старались брать на работу больше медсестер-индианок, но процесс шел очень медленно. Пациенты «Вадиа» порой намекали, что скоро я уеду из их страны. По дороге домой я слышала, как за спиной меня обзывали полукровкой. И мне хотелось возразить, что это и моя страна. Что родителей не выбирают. Что Индия мой дом. Что я здесь родилась. И не собираюсь никуда уезжать.

Может, настоятельница обвинила меня в том, что я перепутала дозу, чтобы уволить, потому что остальным сотрудникам неловко работать с полукровкой? Сама она была англичанкой и на пенсии собиралась уехать в Корнуолл, где родилась и выросла. Амит был чистокровным индийцем и связывал свое будущее с Индией, надеясь, что та получит независимость и вернется под власть коренного населения. Я же была наполовину индианкой, наполовину англичанкой. И ни ту, ни другую страну не могла считать своим домом.

– Мам, я не знаю, как убедить всех, что невиновна. Все указывает на передозировку, а сделать Мире укол могла только я. Я перебрала в памяти каждую минуту своей смены. И не понимаю, как могла неверно рассчитать дозу.

Еще я рассказала, что видела, как из палаты выходила Ребекка, и подслушала разговор настоятельницы и доктора Холбрука. Может, мне попался некачественный морфин? Мама внимательно меня выслушала.

Потом постучала по тарелке.

– Ешь! – И указала на свернутые картины, которые я привезла. – А это что?

Я так погрязла в своем горе, что просто бросила их на край стола.

– Разверни, пожалуйста. – Я устало глянула на них. – Мне нужно кое-что тебе показать.

Мама убрала со стола все, кроме моей тарелки. Ножницами разрезала веревку и развернула полотна. Верхним оказалось «Принятие».

Я вытащила из рюкзака записку Миры и протянула ей.

Она растерянно пробежала глазами строки. Потом взяла верхнюю картину и развернула на вытянутых руках. По очереди рассмотрела остальные. Я внимательно наблюдала за ней.

– Это Мира тебе оставила?

– Да.

– А что за люди, о которых она пишет? Джо, Петра и По? Это те, о которых Мира тебе рассказывала?

Я кивнула.

– Петра – ее подруга юности из Праги, они вместе учились в школе, пока Мира не переехала в Италию. По – Паоло – учил ее рисовать во Флоренции. Они были вместе до и после того, как она вышла за Филипа. Джо – это Жозефина из Парижа. Ее художественный агент. Они с Мирой поссорились.

Мама вскинула бровь, но ничего не сказала. К ее чести, она не отпустила ни одного осуждающего комментария об образе жизни Миры.

– Тут что-то написано на обороте, – заметила мама, перевернув картины.

– Думаю, это указание, кому какое полотно отдать.

– То есть та, где стоит буква «С», твоя? – Мама кивнула на надпись.

– Мира написала мне записку и заткнула ее за раму этой картины, так что, думаю, да.

Мама снова взяла «Принятие» и стала внимательно рассматривать его.

– Как считаешь, будут ли и тебе когда-нибудь расписывать руки хной перед свадьбой?

Я вспыхнула.

– Мам, я правда не знаю, о чем думала Мира, когда писала эту записку.

– И ты уверена, что она не хотела оставлять полотна своему мужу?

– Там так написано.

– Странно, правда? – Мама вскинула бровь.

Я рассказала ей, что слышала, как Мира с Филипом ссорились на вечеринке у Сингхов.

– Сона, если она написала записку перед смертью… Получается, она знала, что умирает?

Я прикусила губу. Мне тоже приходила в голову эта мысль. Но откуда Мире было знать, что она снова попадет в больницу и тем более что умрет? Или – об этом мне и думать не хотелось – Мира сама сделала себе еще один укол? Но зачем? Потому что совсем измучилась от боли? Зачем бы еще ей лишать себя жизни? Она скучала по Джо, Петре и По и переживала, что плохо с ними поступала. Может, это расстраивало ее сильнее, чем она показывала?

Мама стала скатывать картины в рулон.

– Доктор Мишра может что-то об этом знать?

Я нахмурилась. Возможно, Мира рассказала Амиту что-то такое, чего не говорила мне?

– Могу спросить.

Мама сморщила лоб. И стала тереть ладонью грудь.

– Ты принимала лекарства?

– Хан, – рассеянно бросила она.

Я стала перевязывать рулон веревкой, поглядывая на взволнованную маму. Когда я закончила, она попросила меня присесть. Сама села напротив и взяла мою руку в свои. Нежно погладила костяшки.

– Сона, возможно, тебе не понравится то, что я скажу, – сбивчиво начала она. – Но в смерти Миры обвинят тебя. Не доктора Мишру. Не старшую сестру. Не доктора Холбрука. Им нужно назначить кого-то ответственным за смерть мисс Новак. Боюсь, завтра ты уже не будешь работать медсестрой в больнице «Вадиа».