Молот шотландцев - Виктория Холт

II, которого сочтут одним из достойнейших королей Англии, и думал о том, как тот умер, покинутый сыновьями, в горьком осознании этого, ненавидимый женой — одинокий старик, без друзей, у смертного одра которого почти никого не было, чтобы принести утешение. И все же это был король, много сделавший для Англии. А тот, другой Генрих, любимый отец Эдуарда, поставивший корону под угрозу и едва не потерявший ее из-за таких людей, как Симон де Монфор, умер, оплакиваемый и почитаемый до такой степени, что его дети и жена были сломлены горем и навеки сохранили о нем светлую память. Какая насмешка судьбы, — подумал Эдуард и задался вопросом, какой же будет его собственная участь. Но выбирать не приходилось. Почему человек не может быть хорошим королем и хорошим отцом? Он знал, что его Элеонора будет рядом; она не станет пытаться править им, как его мать правила его отцом. Он нежно любил мать, но это не означало, что он не видел ее недостатков. Теперь, когда он стал королем, ему придется обуздать ее расточительность. Он не собирался ввязываться в распри с баронами, как это делал его отец.

В порыве внезапной нежности он взял руку жены и сжал ее; они стояли на палубе, глядя, как приближаются белые утесы.

С самой смерти отца он уже был королем, но домой, однако, не спешил. На континенте его ждали дела поважнее. Сейчас было не время предаваться скорби — нужно было укреплять свое положение. Он нанес визит всемогущему папе, чтобы заручиться поддержкой Рима; затем они с Элеонорой погостили у ее семьи в Кастилии, а после прибыли в Париж, где его принимал французский король Филипп III и мать Филиппа, приходившаяся Эдуарду теткой, — Маргарита; он даже встретился с графом Фландрским в Монтрёе и уладил спор, из-за которого прекратился вывоз английской шерсти во Фландрию.

Он с пользой провел время и, как он считал, поступил по-королевски, поставив государственные дела выше личных чувств.

Тут королева повернулась к нему и сказала:

— Скоро нам сходить на берег.

— Для нас начинается новая жизнь, — ответил он. — Когда мы снова ступим на английскую землю, это будет уже в сане короля и королевы.

— Интересно, дети будут там? О, Эдуард, наши малютки… мы ведь можем их и не узнать.

В ее глазах стояли слезы, и он понял, что она думает о крошке Джоанне.

— Не терзайся, — мягко сказал он. — Это ненадолго. Она к нам вернется.

— Мне не следовало умолять тебя об этом, — сказала она.

— Подумай о радости своей матери.

— Я стараюсь. О, я не должна быть эгоисткой. Меня ждут двое моих ненаглядных. А должно было быть трое.

— Не терзайся этим. Дети умирают. Но будут и другие. У нас их будет еще много. Обещаю тебе целую дюжину.

— Молю Бога, чтобы так и было. Но я не могу забыть Джоанну.

Вполне естественно, что ее мать души не чаяла в ребенке. Джоанна с самых юных дней была умницей и непоседой. Странно, как люди тянутся к своим тезкам. Так было и с матерью Элеоноры. Она обожала малютку с той самой минуты, как увидела. Она унесла ее в свои покои и не отдавала ни нянькам, ни матери; а когда Эдуарду и Элеоноре пришло время покидать кастильский двор, она впала в такое отчаяние, заявляя, что, когда они уедут, забрав дитя, ей незачем будет жить. Что могла поделать любящая дочь? Бедную Элеонору, ее нежное сердце было глубоко тронуто одиночеством матери. «Мы у нее в долгу, — сказала она Эдуарду. — Твой отец заставил ее растратить молодость, когда делал вид, что женится на ней. А потом он бросил ее ради твоей матери, и никто не просил ее руки, пока не появился мой отец. Тогда времени хватило лишь на меня, а я вышла замуж и уехала далеко».

Эдуард все понимал. Бедная Элеонора, ей снова пришлось принять одно из тех решений, что выпадают на долю таким, как она. Эгоистичная женщина не знала бы затруднений. Она бы просто сделала, как хотела. Но Элеонора всегда должна была поступать правильно по отношению к другим, прежде чем думать о себе.

И вот они оставили крошку Джоанну с матерью Элеоноры, которая жадно схватила дитя и едва ли не спрятала, боясь, как бы родители не передумали.

И вот они здесь — дома, в Англии, а крошка Джоанна осталась в Кастилии.

Но на берегу их ждали дети, которых они оставили в Англии.

Радостные возгласы прокатились по толпе, когда король сошел на берег, а следом за ним — его королева.

— Да здравствует король! — неслись крики верности.

Эдуард мгновение постоял, жена рядом с ним, слушая приветствия.

Затем он увидел мать — прямую, ее выдающаяся красота почти не пострадала от лет и горя. Она держала за руки двоих детей, и взгляд королевы тут же устремился к ним. Она тихо вскрикнула и протянула руки.

Они бежали к ней — принцесса Элеонора, дочь, названная в ее честь, и маленький мальчик, принц Генрих, бледный и запыхавшийся.

— Мои дорогие! — Королева опустилась на колени, обнимая их со слезами на глазах.

— Миледи, — воскликнула принцесса, — вы наконец-то дома! Прошли годы и годы с тех пор, как вы уехали…

Она могла лишь прижимать их к себе.

«Генрих, мой дорогой… О Боже, — подумала она. — Какой он бледный! Слишком маленький, слишком хрупкий…»

Тут Эдуард подхватил сына. Он посадил его себе на плечо. Он крепко прижал к себе дочь и так и замер.

Трогательное зрелище. Великий король, возвышающийся над своими подданными, пренебрегший церемониями в глубоком волнении от воссоединения с семьей.

Королева — еще прекраснее, чем они ее помнили, — стоит рядом с ним. Счастливое предзнаменование. Король вернулся домой. Старый Генрих ушел; его расточительная жена отодвинута на второй план. Король Эдуард вступил в свои права.

— Да здравствует король!

Каждый, кто был свидетелем этой волнующей сцены, был уверен, что это добрый знак для Англии.

***

Эдуард ехал вверх по крутому холму к замковому донжону, преисполненный гордости. Дорога была усеяна приветствующими его подданными, которые всем своим видом показывали, как они рады его возвращению, и в их криках слышалась надежда, что в его лице они обрели сильного короля, который исправит все, что пошло не так за время дурного правления его предшественников.

Дувр был метко назван древними бриттами