Шесть дней в Бомбее - Алка Джоши

Он вытер запачканные краской руки тряпкой, с которой, кажется, не расставался уже много лет. Под ногтями у него виднелись черные полосы. Машинное масло не сходит, сколько ни оттирай руки. Отчасти именно из-за ногтей я не могла представить Мохана в своей постели. Меня в дрожь бросало при мысли, что эти пальцы с черной каймой прикоснутся к моим бедрам, и это была не радостная дрожь.

Я почти успела докатить велосипед до дверей, но тут Мохан, откашлявшись, заговорил.

– Завтра днем в «Регал» показывают «Дуния на мане». – Он с надеждой улыбнулся.

Я смущенно вспыхнула. Я еще вчера поняла, что он хочет меня пригласить, и поскорее бросилась прочь, сделав вид, что не понимаю, к чему он клонит. Но сейчас, когда нас разделяла всего пара футов, игнорировать незаданный вопрос стало невозможно. Я опустила глаза на руль. Велосипед отдала матери одна из клиенток в качестве платы за пошитое платье. Вообще-то платье стоило больше, чем подержанный велосипед. Впрочем, и мама заслуживала большего, чем квартирка в двести квадратных футов, расположенная так близко к «Виктории», конечной станции железной дороги, что иногда казалось, будто поезд сейчас въедет к нам в окно. Мохан не помог бы мне дать маме то, что я хотела. И мне не хотелось зря его обнадеживать.

Я провела ладонями по гладкому стальному рулю.

– Мы с мамой завтра идем на рынок выбирать ей новые ножницы.

Я украдкой покосилась на Мохана. Тот сидел, опустив плечи, потом посмотрел на зажатую в руке тряпку.

– Конечно. Я понимаю. – И, храбро улыбнувшись, добавил: – Сходим в следующий раз.

Кивнув, я вывела велосипед на крыльцо. Неприятно было отказывать такому хорошему, честному человеку. Сразу было видно, что, женившись, он станет именно тем мужем, который будет готов на все ради жены, детей и родителей. И в то же время я не сомневалась, что Мохан навсегда останется лишь слесарем. Никаких амбиций у него не было. Он считал, что и так уже достиг вершины карьеры – получил надежную должность в уважаемой больнице. И ту работу, которую никто у него не отнимет. Мне же хотелось большего. Я еще не понимала, какой жизни желаю и каким образом ее добьюсь, но точно знала, что не останусь медсестрой навсегда. Так что у нас с Моханом не могло быть общего будущего.

Индира уже ждала меня у входа. Мы зашагали в сторону дома, но она все больше молчала, погруженная в свои мысли.

Ночь стояла тихая – не гудели машины и трамваи, не цокали копытами лошади, продавцы фруктов не орали пронзительными голосами. На небе сиял месяц. Над недоеденным роти, воркуя, топтались голуби. Мы прошли мимо швейной мастерской, где двое работников трудились на станках, чтобы удовлетворить ненасытную армию бара сахиб. Магазин по соседству тоже работал. Хозяин расфасовывал зерно из большого джутового мешка в тканевые мешочки поменьше.

– Как бы я хотела быть как ты, Сона.

В сари Индира двигалась так же изящно, как и моя мать. Запахнувшись, она обхватила себя тонкими руками. Ранним утром, несмотря на влажность, было прохладнее всего. Днем же температура доходила до тридцати двух градусов в тени.

– Но почему?

До сих пор еще ни один человек не говорил, что завидует мне. Ни девочки в школе в Калькутте, ни одноклассники в монастырской школе, ни однокурсники в медучилище. Кто захотел бы поменяться местами с полукровкой? Слышать, как тебя обзывают чи-чи и черно-белой? Уворачиваться от летящих в тебя камней по дороге на работу? Я бы сама охотно поменялась местами с Индирой. Ее страна принимала такой, как есть. Все ее предки жили в Индии и молились в индуистских храмах. У нее была кожа цвета жареного миндаля, черные, блестящие на солнце волосы, а семья длинная, как месяц, и огромная, как год.

– Твоя мать не выдала тебя замуж в семнадцать, Сона. Тебе двадцать три, и ты можешь ходить куда хочешь. Соседи не шепчутся о том, где ты была и чем занимаются твои дети. Ты свободна.

– Это вряд ли, – фыркнула я.

Мама давно уже намекала, что мне пора замуж. Но пока желающих что-то не нашлось. В Калькутте мне нравились один терапевт и еще один преподаватель в медучилище, но первый был помолвлен, а второй женат.

– Почему ты все помогаешь мне с Бальбиром? – спросила Индира. – Тебе ведь от этого только неприятности.

Остановившись, я взглянула на подругу.

– Помнишь мой первый день в больнице? Ты подарила мне растение в горшочке. Сказала, на нем вырастут маленькие перчики чили, нужно высушить их, нанизать на нитку вместе с дольками лайма, и это принесет в наш новый дом удачу. Индира, это растение у меня до сих пор живо. Мама каждый год делает из перчиков новую гирлянду и вешает над входом. Она даже сырые перцы ест! – Я слегка встряхнула подругу за плечи, чтобы та улыбнулась. – Ты единственная поняла, как трудно нам было переехать так далеко от Калькутты. – Голос у меня сорвался. – Благодаря тебе я почувствовала, что Бомбей может стать нашим домом. И я всегда буду благодарна тебе за это.

Улыбнувшись, она погладила меня по плечу.

Впереди под слабо мерцавшим фонарем горячо переговаривались о чем-то молодые люди. Наш путь лежал мимо Бомбейского университета, студенты кучковались тут в любое время дня и ночи.

– Никеш, ты должен прийти! – убеждал парень в очках в проволочной оправе, вроде тех, что носил мистер Ганди. – Неужели тебе не надоело смотреть, как они ради собственной выгоды душат нашу текстильную промышленность, которую развивали твои и мои предки?

– Но какой смысл протестовать? Из-за протестов против налога на соль британцы посадили Ганди и еще пятьдесят тысяч индийцев.

– И только когда весь мир их осудил, слегка угомонились, – вмешался бородатый студент. – Но продолжают облагать налогами все, что мы производим. Где же прогресс?

Студент в очках улыбнулся:

– Прогресс есть, друзья мои. И вы все пойдете на митинг. А теперь – кто хочет выпить чаю? – Он помахал в воздухе термосом.

В Калькутте я видела то же самое. Среди сабджи-вала. Среди паан-вала. Терпеливый народ не хотел больше быть терпеливым. Долой английских паразитов! Но ведь одним из этих паразитов был мой отец, не так ли? Я осознавала всю иронию этой ситуации.

Когда студенты остались позади, я сказала:

– Индира, ты ведь знаешь, что всегда можешь пожить у нас, если будет нужно.

У нас с мамой был всего один на двоих чарпой, но я не сомневалась, что мы что-нибудь придумаем.