Шесть дней в Бомбее - Алка Джоши

Вместо этого я рассказала маме о миссис Мехта, потом о мистере Хассане с его аппендицитом, о шестнадцатилетнем пареньке с тонзиллитом. И ей понравился мой «отчет о проделанной работе».

Потом мама отнесла опустевшую тарелку в раковину. Я знала, что посуду она помоет утром, чтобы соседей не разбудили гудящие трубы. Мама взяла красный перчик чили с того кустика, что мне подарила Индира. Глядя, как она откусывает от него, я представила, как у нее сейчас жжет в пищеводе, и у меня защипало в носу.

– Сона, мне нужно с тобой поговорить.

В груди что-то дернулось, будто я зацепилась сердцем, как свитером, за гвоздь.

Доев перчик, мама вытерла стол влажной салфеткой.

– Ко мне сегодня приходил отец Мохана.

– Мохана?

На секунду бросив тереть стол, мама вскинула голову и нахмурилась.

– Ну того молодого человека, который работает у вас в больнице.

Она повесила полотенце на край раковины.

– Мохан из хозблока?

Мама села напротив меня за швейную машинку – свою самую ценную вещь. Подобрав рукав, она просунула его под лапку и прижала ткань.

– Да, Сона, именно этот Мохан. Не изображай удивление. Ты сама говорила, что он по тебе вздыхает. – Мама дернула за колесо и начала строчить. – Его отец приходил просить твоей руки.

Комната закружилась. Значит, когда Мохан звал меня в кино, он уже думал – или надеялся, – что я стану частью его семьи. Раньше ведь у него не хватало смелости куда-то меня приглашать.

Кровь стучала в ушах, казалось, мозг сейчас взорвется.

– Нет, мам, – покачала головой я. – Определенно, нет.

Она заморгала.

– А что ты так скривилась, Сона? Он хороший парень. Ты сама так говорила. Прилично зарабатывает, добрый. Чего тебе еще?

Я в ужасе уставилась на нее.

– Чего мне еще? Например, того, чего хотела ты, когда встретила отца.

Мать застыла.

– Что это значит?

– Мама, я устала, – вздохнула я.

Об отце мы никогда не говорили, и начинать сейчас я не хотела.

Забыв недошитый рукав, мама снова села на стул.

– Я хочу знать, Сона.

Когда мама расстраивалась, она всегда терла место на груди чуть повыше сердца. Вот как сейчас.

– Я просто не хочу выходить за Мохана, вот и все. – Я встала и придвинула стул к столу. – Буду ложиться.

Я многое могла бы сказать. Что сама она не захотела выходить за парня, которого подыскали ей родители, так почему же я должна. Что саму ее не привлекали мужчины с черной каймой под ногтями, так почему же меня должны. Что если она сама выбрала себе мужа, почему у меня должно быть иначе? Но мама была хорошим человеком. И не заслуживала моей злости. Она полюбила мужчину, родила ему двоих детей, а он ее бросил. Конец истории.

Я взяла полотенце и зубную щетку и пошла в общую уборную, гадая, на кого я больше похожа, на мать или на отца. Если отца я ненавижу, значит ли это, что я ненавижу те свои черты, которые достались мне от него? Я стала изучать свое отражение в зеркале. Каштановые волосы все еще были собраны в узел. Я вытащила шпильки, и они рассыпались по плечам. Внезапно я впервые заметила, что линия роста волос у меня была прямая, а не полукруглая, – подарок матери. Опускавшиеся к вискам брови придавали лицу печальное выражение. Или разочарованное. Или опустошенное. Может быть, вот это во мне от отца? Я попробовала придать лицу другое выражение, округлила глаза – брови приподнялись, но так я стала похожа на замершее в испуге животное. Миндалевидную форму глаз я тоже унаследовала от матери. А цвет кожи, наверное, был от обоих родителей. За англичанку меня никогда бы не приняли, но из-за более светлой кожи и акцента иногда принимали за парса. Губы у меня были не тонкие и не пухлые. Средние – тоже, наверное, от отца. Я попыталась улыбнуться. Улыбка вышла кривая. Почему никто мне об этом не говорил? Это я уж точно не от мамы унаследовала.

Умывшись и почистив зубы, я вернулась в комнату. Поцеловала маму в нежную теплую щеку. Ей был всего сорок один год, но выглядела она старше. Я прижалась лбом к ее лбу.

– Мам, будут еще женихи. Мохан не единственный мужчина в мире.

Раньше мне никогда не делали предложения, так что никакой уверенности в будущих женихах не было, но мама, к счастью, этого не озвучила.

Просто ущипнула меня за щеку, как делала в детстве, когда хотела меня развеселить. Я захихикала.

На площадке забряцали молочные бутылки. Пять утра. Открыв дверь, я увидела Аниша, дуудх-вала, который ставил две наши бутылки у порога.

– Тхиик хэ, Аниш?

– Хаа-джи. Сегодня я особенно вкусное молоко вам принес, – со смехом заявил он.

Веселому Анишу от силы исполнилось двадцать, молоко он стал разносить после смерти отца.

– Твоя сестра еще не нашла работу?

Из-за потери кормильца их семья ни за что не заработала бы сестре на приданое, необходимое для поиска стоящего мужа. И Аниш говорил, что ей, четырнадцатилетней, пришлось искать работу.

– Бхагван смилостивился над нами, – с натянутой улыбкой ответил он. – Она нашла нокарии поблизости.

– Аччха? Где?

Он кивнул в южном направлении. И не глядя мне в глаза, буркнул, что это хавели для женщин.

– Нас в семье семеро, – тихо добавил он.

Я понимала, что им нужны деньги. Вот почему Ану пошла работать в дом куртизанок. По пути в больницу я иногда видела, как им привозили овощи и фрукты на вечер. Куртизанки хорошо потчевали гостей, говорили, у них так же вкусно, как в бомбейском кафе «Леопольд», которое обожали британцы, парсы, мусульмане и индуисты, частенько захаживавшие и в котха.

Что мне было ответить Анишу? С одной стороны, родственники и соседи будут стыдить их за то, что девочка поет и танцует для мужчин. С другой, куртизанки хорошо зарабатывали, а это значило, что Ану принесет семье столько денег, сколько они и мечтать не могли. Теперь у них всегда будет на столе сытное карри. Я знала, что куртизанки были и при королевском дворе, пока британское правительство не начало уничтожать Империю Великих Моголов. Теперь женщины из котхи Ану владели фабриками, ювелирными мастерскими, недвижимостью. Их детям преподавали частные учителя на дому. Возможно, Ану не удастся выгодно выйти замуж, зато она