Расколотая корона - Виктория Холт

А пока он должен был установить мир в Аквитании, и когда его сын Генрих придет к нему со слезами на глазах, он не даст себя обмануть во второй раз. Он будет играть в игру Генриха; он притворится, что примирился, все время зная, что Генрих и Джеффри — его враги.

Он позволил помочь себе взобраться на коня, которого ему предоставили; он въехал со своим сыном в Лимож и там сидел с ним и слушал его планы по установлению мира в стране.

***

Он не удивился тому, что последовало.

Джеффри оставил брата и отца в Лиможе, а сам отправился собирать новые силы под знамя своего брата. Через несколько дней король снова присоединился к Ричарду и обнаружил, что Генрих Молодой и Джеффри собрали войска по всей Аквитании, а Филипп Французский шлет им помощь.

— Какая неблагодарность! — вскричал король. — И это после того, как я спас ему корону?

Мало того, пошел ропот, что пора нападать на Нормандию.

Король был разъярен. Он осадит Лимож, и когда возьмет город, то не пощадит никого, даже собственных сыновей.

Генрих Молодой, однако, воспользовался случаем и выскользнул из города прежде, чем отец разгадал его намерения, и пока король осаждал Лимож, тот рыскал по окрестностям, сея хаос во владениях Ричарда.

Генрих Молодой не был великим воином. Он не питал настоящей любви к битвам. Он тосковал по череде турниров, к которым пристрастился. Куда приятнее было участвовать в потешных боях, побеждать на ристалище, под руку с прекрасными дамами входить триумфатором в зал, сидеть с ними и слушать песни о любви и отваге. Настоящая битва была совсем другим делом. Его страшила не столько смертельная опасность — она его даже будоражила, — сколько лишения, сопутствующие настоящей войне, которые были ему не по нраву.

И все же он был полон решимости получить желаемое. Было крайне унизительно, что он, двадцативосьмилетний мужчина, коронованный король Англии, сидит без денег и абсолютно бессилен, вечно сдерживаемый властным отцом.

Его вражда была направлена не столько против Ричарда, сколько против отца. Не то чтобы он особенно жаждал Аквитанию; он жаждал власти, и если отец увидит, что он способен взять Аквитанию, не захочет ли он отдать ему Нормандию или Англию? Старик хотел обладать всей полнотой власти, что было нелепо. Неужели он не видел, что невозможно править Нормандией, Анжу и Англией одновременно?

Почему бы ему не передать часть правления сыновьям? Вся битва шла именно из-за этого.

Генрих был слишком падок на роскошь; он был чрезмерно щедр; ему всегда доставляло огромное удовольствие одаривать тех, кто ему угождал. Для него это было подтверждением его могущества. Поступать так было по-королевски, а поскольку все знали, что он король без власти, ему приходилось постоянно напоминать людям, что он, по крайней мере, король.

Где достать денег?

Один из его капитанов пришел к нему и сказал, что солдаты требуют жалованья.

— Пусть ждут, — вскричал он.

— Милорд, — был ответ, — они не станут ждать. Если им не заплатят, они разбегутся.

— Предатели! — вскричал король.

Но что толку. Ему нужны были деньги.

Деньги. Они преследовали его во сне. Он должен был их где-то найти. Он начинал жалеть, что затеял эту войну. Не так это следовало делать.

Его стали мучить тревожные сны. Он вспоминал, как отец приходил в детскую — могучая фигура, любившая поиграть с детьми. Впрочем, он мог и сильно разгневаться, и тогда вся прислуга разбегалась, чтобы оказаться подальше от бури. Все его боялись. Он умел внушать страх, если не любовь. Никто из них никогда его не любил, кроме, пожалуй, бастарда Джеффри, которого привели в детскую к великому отвращению их матери. Бастард Джеффри считал их отца чудесным; он делал все, что мог, чтобы ему угодить. Он старался блистать в учении, верховой езде, рыцарском искусстве, стрельбе из лука — во всем, что могло бы порадовать короля.

Ричард не заботился о том, чтобы угодить отцу. Он держался холодно и отчужденно. Но он горячо любил их мать. В его холодных глазах появлялось тепло, когда они останавливались на ней. А Генрих не любил никого из них. Больше всего на свете он хотел быть королем, и когда его короновали, он был так доволен жизнью, пока не понял, что это все-таки не означает власти. Это был лишь символ. Это ничего не значило. Корона была пустой безделушкой, пока жив отец.

Но деньги? Где же взять денег?

Они остановились у аббатства и сделали привал. Монахи приветствовали их и пригласили в трапезную.

Генрих и его капитаны сели за стол с монахами; они отведали простой пищи, что была приготовлена; а когда насытились, стали восхищаться богатыми золотыми и серебряными украшениями, украшавшими аббатство, и чудесными, усыпанными самоцветами дарами Мадонне.

Генрих изучал эти украшения, сощурив глаза. Столько красоты, которая стоит целое состояние, и все это спрятано здесь, в аббатстве.

— Клянусь очами Господними, — объявил он своим капитанам, — на несколько таких серебряных чаш можно прокормить целую армию.

Капитаны избегали его взгляда, но он настоял на своем. Какая польза от этих украшений, спрятанных в аббатстве? Насколько полезнее они были бы, снабдив его деньгами, в которых он так отчаянно нуждался.

Когда прекрасные предметы стали снимать с рак святых, монахи запротестовали. Однако Генрих Молодой отмахнулся от их протестов.

Его солдаты были голодны, они хотели жалованья. Он был полон решимости накормить свою армию и продолжать войну.

Он посмеялся над щепетильностью некоторых своих людей.

Они боялись кары святых.

— Нет, — вскричал Генрих, — наше дело правое. — Провидение, казалось, подтверждало это, ибо пришла весть, что несколько знатных рыцарей со своими людьми готовы присоединиться к нему в походе против Ричарда.

Генрих был в восторге. Теперь его ничто не остановит. Он знал, как добыть необходимые деньги. В окрестностях было так много богатых аббатств. Почему бы им не предоставить средства для прокорма и снаряжения его армии?

Им овладело лихорадочное возбуждение. Его сон терзали странные видения. Он часто метался на своем тюфяке, и в этих снах властвовал его отец.

Теперь, когда его войско появлялось в поле зрения, монахи пытались закрыть перед ним двери. Он этого не терпел. Иногда приходилось выламывать их силой.

Теперь он был