Путь Абая. Книга III - Мухтар Омарханович Ауэзов

- Ваши споры так глубоки и поучительны. Но как мне быть, - ведь на мои вопросы вы не дали ясного ответа, агатаи. Вопросы эти остались покинутыми, словно сироты. Не ответив на них, вы ускакали в бескрайнюю степь... Так на чьей стороне правда - на стороне Кебека или тех, которые обрекли его на смерть? И как все это должно соотноситься с хакикатом?

Словно считая неуместным вновь возвращаться к прошлому разговору, Какитай стал сводить все на шутливый лад.

- Е, вам не кажется, что мы загнали сами себя в горячее пекло и теперь топчемся на выжженном месте? - воскликнул он.

Все рассмеялись. Но Магаш бросил внимательный взгляд на Дармена и, заметив, как тот расстроился, не получив должного ответа, попытался накоротке успокоить его:

- Ты же видел, Дарменжан, как мы распинались перед тобой, пытаясь определить твою «правду». Но за самым правильным ответом придется, пожалуй, обратиться к самому учителю.

К этому часу вернулся молодой певец Алмагамбет, которого посылали посмотреть, что происходит в юрте Абая. Джигит доложил друзьям:

- Абай-ага попил чаю, читал книгу. В гостевой юрте закончили пить чай, и Ербол-ага с друзьями перешли теперь в очаг Айгерим. А там, в казане, на медленном огне, варится мясо жеребенка, в доме тепло, гости ведут хорошие разговоры, -так что самое время и нам присоединиться к ним.

И вскоре молодежь перешла в юрту Абая, послушать и принять участие в общем разговоре. За кумысом продолжился тот серьезный разговор, который начался в молодежной юрте и о котором вкратце поведал старшим Магаш. Абай выслушал его с большим вниманием, уставив взгляд своих черных ярких глаз на любимого сына. Когда Магаш уже заканчивал рассказ, снаружи послышался быстро приближающийся топот, смолк рядом с юртой, поднялся суматошный собачий гвалт, прозвучал мужской голос, прикрикнувший на псов, - и в юрту вошел, решительно откинув войлочный полог, рослый человек. Опережая его, в дом хлынул поток холодного воздуха. Всколыхнулось пламя в очаге, синеватый едкий дым разошелся по юрте, достигнув тора. Кто-то из гостей закашлял, кто-то прикрыл рукою заслезившиеся глаза. Путник, невольно нарушивший интересный разговор, был встречен всеобщим сдержанным молчанием.

Прибывший, аксакал с окладистой бородою, не стал первым произносить приветствие, а стоял и ждал, когда салем прозвучит от присутствующих в доме. Это был старый Жуман, сородич Абая, и все присутствующие, кроме хозяина очага, встали со своих мест и начали приветствовать нового гостя, уступая место ему на торе. Вслед за Жуманом вошел его сын, Мескара, коренастый, смуглый джигит, внешне совершенно не похожий на отца. Айгерим подошла к Жуману и учтивым поклоном приветствовала старшего шурина. Абай не стал скрывать своего недовольства тем, что бесцеремонный родич своим появлением нарушил ход интересной беседы. Тем более, что кайнага Жуман, старший родственник Абая, не вызывал у него особенно теплых чувств. Холодноватым взглядом он сопроводил незваного гостя, пока того усаживали на почетное место.

Известный по всей округе пустомеля и сплетник, Жуман не пользовался расположением Абая и приглашен в гости не был. Но, узнав о том, что в доме Абая будут забивать стригунка, родич заявился без всякого приглашения. Ибо ему в эту ненастную осеннюю пору до смерти хотелось попасть в чей-нибудь теплый благополучный дом, обогреться там, наесться горячего жирного мяса и вдоволь попить хорошего кумыса, - ибо всего этого он не мог позволить себе в своем убогом очаге. С собой Жуман привел сына, такого же пустомелю и болтуна, как и он сам. С утра он велел Мескаре сесть на коня и выехать со двора к чужому аулу, чтобы сынок издали проследил, когда появится дым над тундуком Абаевой юрты. И вот теперь оба пожаловали как раз к обеду.

Подобных незваных гостей в щедром доме Абая появлялось немало, - тех, что и зимой, и летом заявлялись без всякого приглашения, с единственной целью: со всем рвением разделить с хозяевами обеденную трапезу, откушать на славу, а потом, откинувшись на подушки, сделать вид, что слушают назидания Абая-ага. Порой, не произнеся ни слова в ответ, они бесцеремонно поднимались и уходили, довольные лишь тем, что животы их набиты мясом и там побулькивает дармовой кумыс.

У Абая отношение к таким гостям было одно: он не обращал на них внимания, если только они не мешали текущей интересной беседе среди достойных гостей. И в этот раз Жу-ман с его сыном, усердно принявшиеся за кумыс, были тотчас забыты Абаем, и он продолжил прерванный разговор о понятиях «хакикат» и «правда жизни». Так как тема эта больше других занимала юного Дармена, Абай, учитель молодых акынов, заговорил, обратив свой взор на него:

- Мы с вами говорили, что если акын берется сказать свое слово, то оно должно быть проникнуто правдой жизни. Что это значит? Об этом хорошо сказано у русских хакимов, ученых людей, мыслителей нового поколения. Они говорили, что поэтическое слово призвано не только освещать жизненные явления, но и объяснять. И обязательно оно должно давать свою оценку происходящих событий, - обличая или, наоборот, восславляя их. Мысль, как мне помнится, принадлежит хакиму Чернышевскому. Так что если вдруг кому-нибудь из вас придется упоминать о наставлениях Кенгирбая, то не надо без конца повторять о нем такие в общем-то бессодержательные, истертые слова, как «о, великий», «о, священное создание», какие весьма охотно употребляют многие нынешние акыны. Писать надо правду жизни той эпохи, в которой он жил, и не восхвалять его до небес, как делают теперь, но рассмотреть его деяния на уровне человеческих поступков. - Так говорил Абай, высказывая вслух перед своими учениками одну из самых важных своих мыслей.

По обсуждаемой теме Абай высказался предельно ясно: «Жестокое убийство Кебека и Енлик, привязанных к хвостам лошадей, произошло не потому, что другого выхода не было, а только из-за того, что Кенгирбай не пожалел бедняг, не заступился за них, а решил предать их смерти».

Этот разговор за кумысом увлек молодых акынов и друзей Абая. А прожорливый Жуман, вдоволь напившись кумысу, совершенно не слушал Абая и, насторожив глаза, следил только за Айгерим и Злихой, готовивших мясо в казане. Однако кое-что из слов хозяина доходило и до ушей Жумана, непонятностью своей сея тревогу и смуту в его душе. И тогда он, утомленный и подавленный