Озорные рассказы - Оноре де Бальзак

— Дьявол меня забери! Бывают же на свете добрые монахи!

Господин де Канде удалился, а Амадор остался один на один с Пероттой.

— Ты согрешила, дочь моя, ибо насмехалась над служителем Божьим. Гнев Господень обрушится на твою голову, и, где бы ты ни была, тебе не избежать кары за все твои проделки, и даже после смерти не найдешь избавления, ибо гореть тебе в геенне огненной веки вечные, и каждый день ты будешь получать по семьсот тысяч миллионов ударов плетью за тот удар кнутом, что я получил по твоей милости.

— Ах, святой отец! — воскликнула Перотта, бросившись к ногам Амадора. — Вы один можете меня спасти, позвольте мне спрятаться под вашу рясу, она укроет меня от гнева Господня.

Тут она приподняла рясу, как бы желая устроиться под нею, и ахнула:

— Матерь Божья! Монахи-то куда лучше рыцарей!

— Рога и сера! Ты что, никогда не нюхала монахов?

— Не-а, — отвечала служанка.

— И не знаешь, как монахи служат службу бессловесную?

— Не-а.

Тут монах отслужил службу наилучшим образом, как на самом великом церковном празднике, с колокольным перезвоном и фа-мажорными псалмами, горящими свечами и хором мальчиков, растолковал ей и что есть „Introït“[138] и „Ite missa est“[139] и довел Перотту до таковой святости, что даже гнев Господень не нашел бы в ее теле ни одного местечка, кое не было бы омонашествовано. По просьбе Амадора Перотта проводила его в спальню к сестре сеньора де Канде, у которой он возжелал узнать, не хочет ли она исповедаться, поелику священники редко бывали в этом замке. Как всякая добрая католичка, девица де Канде обрадовалась возможности очистить свою душу. Амадор велел ей открыть ему все как есть, без утайки, и бедняжка позволила ему увидеть то, что он назвал совестью старой девы, совестью черной как смоль, и сказал, что в ней сосредоточены и цветут все женские грехи. Дабы на будущее получить отпущение сих грехов, следовало закупорить совесть доброй монашеской индульгенцией. Простодушная девица возразила, что, дескать, не знает, где получить подобную индульгенцию, на что монах ответствовал, что у него на сей случай при себе всегда, слава Богу, имеется особая реликвия, которая позволяет ему отпускать грехи, и сия реликвия есть самая снисходительная на свете, поелику без единого слова дает прощение и дарит бесконечную благодать, что есть истинное, вечное и первейшее свойство индульгенции. Бедняжка была столь ослеплена видом сей реликвии, достоинства коей она познала разными способами, что рассудок ее помутился, и она до того уверовала в сию реликвию, что с великой набожностью удовольствовала себя индульгенциями, как дама де Канде удовольствовала себя местью. Однако исповедь сия разбудила юную дочь де Канде, которая пришла полюбопытствовать, что происходит. Заметьте, что монах уповал на эту встречу, поелику у него слюнки потекли, когда он узрел сей сочный плод, который он немедля заглотил, ибо добрая воспитательница не могла воспрепятствовать тому, чтобы он, согласно желанию воспитанницы, одарил малышку остатком индульгенций. Примите также в рассуждение, что сию радость он заслужил трудами своими.

Наступило утро, свиньи наелись требухи, коты освободились от любовных чар, поелику мочой своей залили всю кошачью травку, Амадор улегся на свою лежанку, которую Перотта привела в порядок. Все спали благодаря монаху столь долго, что поднялись лишь к полудню, когда в замке подавали обед. Слуги, все как один, почитали монаха за дьявола, унесшего котов и поросят вместе с хозяевами. Несмотря на сии домыслы, к обеду все собрались в столовой.

— Святой отец, проходите, — сказала хозяйка монаху, подав ему руку и усадив рядом с собою на место барона, к великому изумлению всех слуг, поелику господин де Канде не издал при этом ни звука. — Пажи, подайте вон то блюдо отцу Амадору.

— Отцу Амадору надо отведать того, — вторила ее золовка.

— Наполните кружку отца Амадора, — велел господин де Канде.

— Подайте хлеба отцу Амадору, — тоненьким голоском попросила малышка де Канде.

— Чего изволите, отец Амадор? — спрашивала Перотта.

Кругом только и слышалось: Амадору то, Амадору се. Славного Амадора чествовали и обхаживали, словно невесту после первой брачной ночи.

— Кушайте, святой отец, — говорила дама, — вчера ваш ужин был слишком скуден.

— Пейте, святой отец, — говорил сеньор. — Черт побери, вы лучший из всех монахов, что я когда-либо видел!

— Отец Амадор — прекрасный монах, — шептала Перотта.

— Снисходительный монах, — добавляла сестра барона.

— Добрый монах, — говорила малышка.

— Великий монах, — вздыхала дама.

— Монах, чье имя подходит ему во всех отношениях, — заключил писец.

Напыщенный и громадный, точно бык на пастбище, Амадор чавкал, жевал, пробовал одно блюдо за другим, хлестал гипокрас, облизывался, икал, рыгал и пускал ветры. Слуги взирали на него с ужасом, полагая, что он не иначе как колдун. Когда обед закончился, дама де Канде, девица де Канде и малышка де Канде начали умолять господина де Канде пойти на мировую в тяжбе с монастырем. Жена уверяла, что пребывание монаха в замке пошло бы всем на пользу, сестра желала отныне каждый день очищать свою совесть, дочь, дергая отца за бороду, требовала, чтобы добрый монах навсегда остался в замке. Покончить тяжбу может только этот монах и никто другой, ибо отец Амадор благоразумен, добр и мудр, словно святой; горе тому, кто станет враждовать с обителью, в коей есть подобные монахи; если все монахи таковы, как Амадор, аббатство непременно одолеет замок по всем пунктам и разорит его; в общем, женщины привели тысячу доводов, кои потоком обрушились на голову хозяина замка и затопили его так, что он сдался, рассудив, что мира в доме не будет, пока он не покончит с этим делом так, как они того желают. Он призвал писца и Амадора, и последний поразил его несказанно, достав из сумы грамоты и векселя, кои обязывали сеньора и его писца незамедлительно заключить соглашение. Дама де Канде, увидев, что дело идет на лад, отправилась в бельевую, дабы выбрать лучшую простынь и сшить дорогому Амадору новую сутану. Все в замке заметили, сколь изношено его платье, и не хотелось даме оставлять столь прекрасное орудие мести в столь ветхом чехле. Благодарные женщины с жаром взялись за дело. Дама де Канде кроила, служанка шила капюшон, девица де Канде пожелала вышить его своими руками, малышка взялась украшать рукава. Засим все принялись доводить сутану до совершенства, и до того им хотелось приодеть монаха, что к ужину новое облачение было готово так же, как и новый договор, скрепленный