Путь Абая. Книга III - Мухтар Омарханович Ауэзов
Базаралы сидит позади Жумана, тот его не видит и все продолжает беседовать с козлами. Названные Азимбаем, Такежаном, Жиренше, Оразбаем - все козлы обвиняются в несдержанности, алчности и похоти. «Вы зачем задираете кротких коз и невинных овец? Покоя им не даете, с утра до ночи страх нагоняете!» Тут Жуман так увлекается воспитанием оборотившихся в людей козлов, что начинает отчитывать их уже и за то, что они всю округу возмутили, всех натаскивают против Абая, эти несносные Такежан и Азимбай, Ораз-бай и Жиренше! Дальше - больше, Жуман уже и себя самого представляет Абаем и, подражая его голосу, принимается обвинять всех четырех козлов: «На вас проклятье людей... Не измывайтесь над бедным, смирным народом, не пакостите. Но придет время, и все получите по заслугам, отзовутся вам слезы людские!»
Базаралы рассказал выразительно, артистично, столь искусно подражая различным голосам, что все без исключения смеялись от души, безудержно хохотали, не в силах остановиться..
Одни смеялись беззвучно, всем телом трясясь, другие падали набок, третьи посинели, застыв в смеховой судороге. Абай смеялся до слез и, вытирая их рукавом, едва сумел переглянуться с Айгерим, и ее восхищение рассказчиком снова возвратилось к нему - новыми слезами безудержного смеха.
Базаралы меж тем сказал, в завершение своего рассказа:
- Вот так мне и пришлось повидать сегодня Жумана, который до своих семидесяти пяти лет все молол языком, пока не пришел к достаточно умным рассуждениям! Скажите, ради Аллаха, кто из иргизбаев способен на такое?..
Акылбай спросил, решив, что рассказ еще не окончен:
- А Жуман-то вас видел?
- Не уверен, - сказал Базаралы. - То есть, когда я кашлянул, чтобы обнаружить себя, он поначалу смутился, но потом... Сначала сказал: «Е-е, хитрый сын Каумена, а тебя кто звал?.. Ты откуда?» Апырай, глядит на меня, словно я ему примерещился. А потом вдруг опять переменился к старому и начал свою обычную болтовню. Вдруг взял да и ляпнул: «Уай! Ты много видел, о многом размышлял! Скажи-ка мне, мудрый человек, сколько пудов, по-твоему, весит вон та каменная вершина горы Догалан?» Я говорю: «Ой, Жумеке, на это моего ума не хватает! Не знаю. Разве что сами вы скажете». А он и говорит: «Глаза же - весы, а душа - судья, если бы по мне, то эта самая скала потянет где-то на пять тысяч пудов». На том мы с ним и расстались.
Конец рассказа Базаралы был столь же потешным, как и его начало: молодежь не переставала хохотать - ведь кому ж это могла прийти такая мысль, взвесить вершину горы Дога-лан и непременно определить, что тянет она именно на пять тысяч пудов!
Гостей сегодня было так много, что все они не смогли уместиться за столом. Абай велел вынести стол и расстелить длинный дастархан прямо на ковре. В юрте стало гораздо просторнее, Айгерим и Злиха приготовили чай, и гости свободно расселись вокруг большого дастархана.
Чаепитие прошло на удивление быстро: дастархан еще не был свернут, а с разных его концов уже доносились призывы поскорее начать петь. Базаралы взял домбру и, по известной традиции, протянул ее Кокпаю, поскольку тот покончил с чаепитием раньше всех.
Не долго думая, Кокпай запел свою песню. Как раз под первые звуки домбры уносили большой самовар, чтобы снова согреть его, и слушатели, один за другим отставляя пустые чашки на дастархан, приготовились внимать новой песне Кокпая. Не песне даже, а большой эпической поэме-дастан, в которой Кокпай зычно восхвалял великие походы хана Аблая.
Поэма обещала быть длинной: отдав должные почести самому Аблаю, неутомимый акын перешел на его потомков, посвящая им хвалебные строки, всем и каждому по отдельности... Вдруг Базаралы хлопнул Кокпая по колену, подав ему знак остановиться. Подняв голову, Кокпай заметил, что и Абай, по-видимому, желает того же, поскольку в его лице не было никакой заинтересованности этим дастаном, скорее -прямое безразличие.
Кокпай тотчас умолк, опустив домбру. В наступившей тишине раздался голос Базаралы:
- Не вините, что держу речь первым, но, как говаривал Ходжа Насреддин: «На стольких куриц нужен хоть один петух!» Я это к тому, что все вы здесь акыны, а настоящий слушатель среди вас - только я. Вот и хочу высказать свое суждение.
Базаралы окинул Кокпая холодным взглядом. Абай кивнул, предлагая ему продолжать.
- Что-то, Кокпай, ты все распинаешься, угодничаешь, да и непонятно, перед кем? Судя по всему, ты не прочь пропеть хвалу не только Аблаю, но даже и его потомкам! «О, мой бесценный хан! Айналайын, преклоняюсь перед духом твоим святым!» - передразнил Базаралы. - Прямо говорю, не по душе мне такое. Скажи, Абай, разве мы не сыты по горло блеяньем разных придворных акынов былых времен, что били поклоны перед разными ханами-султанами? Разве после твоих песен можно возвращаться к этой холопской манере? Впрочем, не мне об этом судить. - закончил Базаралы, посмотрев в сторону Абая. Тот задумчиво кивнул, соглашаясь со словами друга, затем сам заговорил:
- Я бы и сам сказал то же самое. Мысли, что ты вложил в свою поэму, Кокпай, противоречат тому, о чем сам я думал всю жизнь. Я тоже не могу промолчать об этом, как и База-ралы. Пусть все, кто еще только собирается здесь говорить, помнят о его словах.
Абай замолчал, сидя в задумчивости, с холодной грустью глядя на Кокпая. Затем снова заговорил, не о его поэме, о другом...
- Потомки хана Аблая, и в их числе Наурызбай, вели жестокие войны, приведшие к страданиям обездоленных людей... Ну а ты, Кокпай, неужто мечтаешь еще об одном Ази-ретали?..
Те, кто при наших обстоятельствах натравливают казахов на русских и говорят, что это и есть благо для
