Путь Абая. Книга I - Мухтар Омарханович Ауэзов

Да Абаю и сам Есембаевский воровской угол, нагнавший страху на взрослых, и пресловутые бандиты-барымтачи ничуть не представлялись чужедальними, жуткими и враждебными. Ужасные барымтачи - это те же казахи из соседних родов, и если на вид отличаются от других, так только ветхостью бродяжнической одежды да убогостью конской сбруи. Такими они предстают в рассказах очевидцев. В руках боевые палки-соилы, вот и все оружие. Правда, отличие разбойников от прочих было в том, что ради куража и устрашения они набрасывали поверх седел своих лошадей желтые попоны. Так и называли их в народе - «те, что на желтых попонах». Абаю было не страшно, но любопытно с ними встретиться - посмотреть бы, как они выглядят на самом деле и как ведут себя во время разбойного нападения.

А что касается названий этих мест - Караульная высотка, Тайный овраг, - все они издавна были на слуху, все это были урочища Есембаевского угла, и все это были названия стоянок на путях кочевий родного аула. Обычно два раза в году, в пору весенних и осенних перекочевок, аулы Кунанбая располагались на этих стоянках и не спешили их покидать - иногда стояли, пока скотина не выедала кормовую траву в окрестностях. Вон виднеется широкая ложбина между двумя горами, вся изрезанная оврагами и лощинками по склонам. Издали можно разглядеть пустые загоны для овечьих отар, жердевые коновязи, места, где ставили юрты, - все это знакомое, в памяти ясное. И по этому пути через Есембаевские становища год назад увозили его в город на учебу в медресе. А еще раньше на этих стоянках, во время кочевок на джайлау и возвращений к зимнику, он играл в альчики со своими сверстниками, бегал наперегонки, состязался в прыжках в длину, скакал на жеребенке. В воспоминаниях особенно милым сердцу мальчика временем, предшествовавшем его отъезду в город, были дни, проведенные им на Есембае.

И никакие конокрады-разбойники, «проклятые места», «дурной край», о чем толкуют эти взрослые джигиты, не могут смутить мальчика. Его глазам предстают невинные отлогие склоны холмов, золотистое сияние их вершин, зеленые очажки стоянок и широкая долина, через которую в плавном беге догоняют друг друга седые волны тырсы, серебристого ковыля. Взгляд его медленно скользит по просторам беспредельной степи, по знакомым, родным, радостно узнаваемым холмам и пригоркам, среди которых он увидел свет любви и о которых так сильно тосковал в разлуке. И этот прохладный, ровно и постоянно льющийся ветерок - какая радость, нега, ласковое дуновение!

Не в силах отвести взора, мальчик смотрел как зачарованный. Ему хотелось широко развести руки, нежно обнять породившую его землю, и погладить ее, и поцеловать, и тихо прошептать: «Я скучал по тебе, пусть другие что угодно говорят про тебя, но я ничего такого не скажу». Ему вовсе не надо было бояться каких-то там воров и конокрадов, потому что он любил родной край вместе со всеми его конокрадами и разбойниками.

Снова пустив лошадь в отчаянный галоп, он готов был один ускакать к родному аулу. У сопровождавших его взрослых мужчин не оставалось выбора, как только поспевать за ним.

- Оу, Жумеке! Сколько можно плестись, словно лошыдаи-возничи за коляской майыра-начандыка4 ? - воскликнул Байтас. - Чем терпеть такое унижение, дадим коням волю, Жумеке!

Выкрикнув это, Байтас с места послал своего иноходца в стремительный, ровный бег. Жумабай поневоле должен был не отставать от него.

Абай, оглянувшись, чуть придержал лошадь - и, когда все трое выровнялись в одну линию, началась беспрерывная долгая скачка до самого урочища Колькайнар.

Три всадника, без отдыха скакавшие с рассвета от самого Корыка, к ранним сумеркам на взмыленных лошадях добрались до аулов Кунанбая на стоянке Колькайнар. Здесь располагалась Большая юрта бабушки Зере и родной матери Абая - досточтимой Улжан.

Колькайнар, с обилием чистой родниковой воды, но не слишком просторными пастбищами являлся лишь местом временной стоянки на пути к перевалу Чингиз. Здесь разбили свои стойбища всего три-четыре аула.

Все они назывались «аулами Кунанбая». Это и родной аул мальчика, и поселения самых близких родственников. На небольшом ровном пространстве вокруг родника тесно располагались юрты, меж ними суетливо мельтешили люди, носились блеющие ягнята - и все это тонуло в смуглом свете наступивших сумерек. Кудрявые дымы бодро взвивались над земляными очагами и, поднявшись не очень высоко, развеивались и тут же смешивались в единое голубоватое облако, мирно осенявшее вечерний аул. В его насущные хлопоты были вовлечены все - овцы и ягнята с блеянием, в спешке искали друг друга, азартно брехали собаки, протяжно и высоко звучали голоса людей, встречающих скотину. И вдруг словно громом перекрыло все эти звуки - грохот копыт огромного косяка лошадей, которых гнали на водопой, сотряс долину. Визгливое ржание и храпение кобыл, густая пыль, поднятая ими, и призывный утробный рык могучих жеребцов, наконец-то освободившихся от седла и зовущих свой табун, - грохот, голоса людей и коней, пыль - все это бурей проносилось мимо, и все это было обычной хлопотливой вечерней жизнью аула. И обо всем этом долгое время тосковал мальчик. При виде милой сердцу картины родной жизни он мгновенно переполнился радостью, замер, весь трепеща, словно остановленный на всем скаку норовистый жеребенок.

Путники свернули к юртам, расположенным ближе всего к роднику. Это был аул из пяти больших белых юрт, окруженных множеством других, серых, возле каждой дымил земляной очаг. Аулом правили две матери Абая: родная Улжан и младшая мать - токал Айгыз, третья жена Кунанбая. Всадников, которые направлялись в объезд серых юрт к белым и осторожно пробирались сквозь тесную отару яловых овец, гонимых на вечерний выпас, узнали издали. Первыми, кто их увидел, были женщины, присевшие возле своих юрт за дойкой овец. Подоткнув подолы платьев за пояс, с ведрами в руках, они стали среди дойных овец и по-бабьи визгливо завопили:

- Ойба-ай! Вернулись! Наши вернулись из города!

- Это же Абай! Айналайын, это он! Пойду, мать извещу! -вскрикнула какая-то пожилая байбише и засеменила к белым юртам.

- И на самом деле Абай! Телькара5 же это! Смуглячок-Телькара! - назвала его ласковым прозвищем, данным младшей матерью, Айгыз, какая-то женге в фартуке. - Надо обрадовать сестрицу, бисмилла! - И она кинулась вслед за старухой к Большой юрте.

Улжан, родная мать Абая, истосковавшись по сыну, считала дни с тех самых пор, как Байтас-сэре был отправлен за ним в город. И как раз сегодня ожидала она возвращения своего мальчика. Полнеющая белолицая байбише, уже