Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин

После этих слов Минайдар успокоился окончательно. Чувствуя это, заметно смягчилась и Маржанкуль. Привычно теребя клок шерсти, она стала выкладывать все, что у ней было на душе.

- Это верно, что все туда ходят. И я ничего против не имею... Но меня злит то, что вы собираетесь в доме матушки Сары. Будто другого дома в ауле больше нет... У меня все нутро горит, когда об этом думаю. А она-то, матушка Сары, оказывается, говорит: <Мой муж-покойник был из рода Хожалык. И по обычаю аменгерства, я выйду только за его сородича. На других щербатых я и смотреть не желаю>. И при этом прямо-таки тебя ест глазами. Выставится и смотрит... Вот из-за чего я места себе не нахожу...

Минайдар, лежа на боку, громко расхохотался, показывая щербатые зубы.

- Вот черт-баба! Вчера ведь только говорила: <Куда ты, старик беззубый, прешься?> А сегодня уже по-другому поешь...

- Ну и что, если так сказала? Зашла вчера к свекру за угольком, а там сидят, разговаривают. Ну, и навострила я уши. О чем, думаю, речь... А деверь-то, горлопан, и говорит так ехидно: <У Минайдара зубы выпадают. Самая пора ему учиться>. Я аж вспыхнула вся, как услышала...

Теперь и Маржанкуль рассмеялась.

Супруги забыли о недавней стычке и заговорили, словно ничего и не случилось. Поговорили, между прочим, и о хозяйстве: о том, что совсем дошла их единственная лошадка, на которой проработали все лето, ни к чему она уже теперь не годна; что кончилось мясо ярки, которую выменяли на единственного теленка. К. тому же сообщила Маржанкуль, что и мука вся вышла, а в заварник сегодня она бросила последнюю щепотку чая. Тогда Минайдар решил завтра же съездить в город.

- А как с учебой?

- Ойбай-оу, в самом деле! Как же быть?- Минайдар озадаченно посмотрел на жену.

- Пока ты съездишь в город, поучусь вместо тебя, -улыбнулась Маржанкуль.

- Не выйдет.

- Почему?

- Женщин ведь учат отдельно.

- А почему женщин всегда отделяют? Мы ведь никого не съедим, если станем учиться совместно! Вечно нас ущемляют...- возмутилась Маржанкуль.

Минайдар опять принялся хохотать.

- А, про <слабоду> вспомнила? Слабода слабоде рознь, дорогая. Слабода вовсе не значит позволять бабам отбиваться от рук.

- Разве учиться - значит отбиваться от рук? Тогда и тебе учиться не стоит!

- Сказала! Мы - мужчины.

- А женщина в чем виновата?

- В том, что она женщина. Ее бог с сотворения унизил. И стремиться ей быть равной с мужчиной - это великий грех.

- Э, брось, милый! Выдумки все это. Или забыл ты, что сказал очкастый представитель на прошлых выборах?

- Что же он сказал?

- А то, что женщины и мужчины равноправны. Что мы можем так же работать, как и вы.

- Ах, так же работать?.. А помнишь, когда я летом косил сено литовкой, ты едва успевала за мной сгребать граблями?

- А ты своей силой не хвались. Что мужчины сильнее, мы знаем... Очкастый тогда говорил, что женщина наравне с мужчиной может даже быть аулнаем.

- Вот что захотела! Посмотрел бы я, как вы заправляете аульным Советом...

- Ну и что? Думаешь, я хуже, чем дурной Несипбай? Бедняга два слова связать не может, а - аулнай!

- Ладно! На следующих выборах я изберу тебя аулнаем. А пока встань-ка и сготовь чай.

Минайдар с удовольствием потянулся, упираясь головой в стенку. Маржанкуль убрала пряжу, подошла к печке с котлом. Длинными железными щипцами расшуровала золу, достала тлевшую головешку, подложила щепки, принялась раздувать огонь. Пепел тучкой поднялся к потолку.

Минайдар потянулся рукой к окну, взял с подоконника книжку в серой обложке. Это был учебник для первого класса. Из района недавно приехал учитель для ликвидации неграмотности и организовал в ауле школу. Минайдар тоже записался. Ему сейчас тридцать четыре. Недавно выпали у него два передних зуба, и теперь из-за щербинки при разговоре становился видным язык. Когда Минайдар пошел в ликбез, сверстники смеялись:

- Самая пора. Пока у тебя все зубы выпадут, ты и грамоту одолеешь.

Минайдар, однако, мало обращал внимания на их насмешки. Понемногу преодолевал он и сопротивление жены. Все его помыслы сводились к одному: научиться читать, уметь расписываться.

- Что ж... приходится пенять на отца. Учил бы меня в детстве, - читал и писал бы сейчас не хуже других. Сидел бы теперь да разглядывал бумаги, - не раз мечтательно говорил он.

Он открыл первую страницу, уткнулся в книгу. Буквы большие, жирные. В отдельности он их все знает, а вот складывать их - ой как трудно. И все же, спотыкаясь, заикаясь, он с превеликим трудом осилил первую страничку. Сейчас он снова принялся перечитывать ее. Вначале занялся отдельными буквами, потом стал читать по слогам. Врастяжку прочитал он громко <мало>, и тут Маржанкуль, растапливавшая печку, обернулась к нему и недоуменно спросила:

- Чего мало? Щепок, что ли?

- Э, провались! - усмехнулся Минайдар и повернулся на другой бок.

***

Каждый вечер после ужина Минайдар по привычке брал в руки книжку в серой обложке. Придвинув к себе лампу, подмигивая и улыбаясь, принимался за чтение. Учеба в ликбезе продолжалась третий месяц. Крупные буквы он давно уже осилил и складывал их вполне сносно, но в мелком шрифте по-прежнему путался.

Маржанкуль, убрав посуду и самовар, пристроилась по обыкновению рядом с мужем. Он положил тетрадку на книгу и, схватив неуклюжими, заскорузлыми пальцами, привыкшими к лопате, карандаш, начал неумело выводить корявые, огромные буквы.

- Что это? Опять свое имя царапаешь?

- Вот, гляди: получается - <Минайдар Досакаев>, -довольный, улыбнулся Минайдар.

- А какое из них имя свекра?

- Это, нижнее...

Маржанкуль долго всматривалась в буквы и вдруг попросила:

- Напиши-ка мое имя.

Минайдар, тяжело посапывая, нацарапал имя жены. Оно заняло едва ли не половину страницы.

- Дай-ка карандаш. Попробую, может, получится... Она легла рядом на живот и принялась старательно выводить буквы.

- Ой, палка в букве <М> у тебя слишком большая получилась. Не палка - целая загогулина...

- Ну да! - чуть покраснела Маржанкуль. - У тебя ведь такая же.

Головы их соприкасались. Минайдар вдруг повернулся и поцеловал жену в щеку.

- Ну, вот, начинается... - деланно пробурчала Маржанкуль и улыбнулась. - Мог бы и не подмазываться, когда я делом занимаюсь.

...Наступила глубокая ночь. Во всех домах